Михаэль Брюннер - На танке через ад. Немецкий танкист на Восточном фронте

Я не хотел покидать Фрайбург. Хотя он пока еще только восстанавливался, но природа там была великолепной. Там — крупнейший университет, духовный центр, признанные профессора, театр и огромные возможности для спорта. Где еще может быть такое? С утра на Пасху сыграть в теннис, потом на мотоцикле — на Фельдберг, чтобы спуститься на лыжах в Фалерлох, потом отправиться дальше в Баденвайлер, чтобы искупаться в термальном источнике, полюбоваться цветением деревьев в Кайзерштуле, а вечером отправиться в городской театр смотреть «Фауст» Гете!

Однако я вынужден был уехать из Фрайбурга. В 1952 году я начал работать в Дюссельдорфе. До этого некоторое время я проходил практику в качестве приглашенного ассистента в Базеле при профессоре Шпренге, известном швейцарском протезисте и ученом. Время работы в Дюссельдорфе характеризовалось особым отношением между учителем и учеником. Профессор Хойпль был моим образцом, наставником и другом. Мне доставляло большую радость, что я мог жить и работать с высокообразованным исследователем, шефом клиники, замечательным человеком. Под впечатлением от личности Хойгіля и Рема, у которого я учился «ремеслу стоматолога», начался мой путь преподавателя высшей школы. В 1968 году я стал ординарным профессором в Дюссельдорфе.

В последний год моей деятельности в дюссельдорфской клинике я имел счастье учить свою дочь, слушавшую мои лекции в качестве будущего врача-стоматолога и закончившую мой курс. В рамках моей главной задачи — подготовки будущего поколения и принятия на себя ответственности за это — было своего рода венцом моего труда и особым счастьем, которого лишены мои павшие товарищи из 24-й танковой дивизии, и не только они, все те, о которых я с грустью вспоминаю.

Особой чести я удостоился в 1978 году, когда за немецко-итальянское сотрудничество я был награжден президентом Италии Пертини орденом заслуги Итальянской республики с титулом командора. Таким образом, бывший унтер-офицер Вермахта был приравнен по чести к старшему офицеру.

После войны я полностью вытеснил из своей головы военные воспоминания. Совершенно другие заботы стояли тогда на переднем плане: получить профессию и совершенствоваться в ней. У меня не было времени думать о солдатах Вермахта. Редко я просматривал свои фотографии военной поры, в хронологическом порядке разложенные по альбомам. Лишь по прошествии многих лет я опять занялся военным временем. Этому поспособствовала телевизионная дискуссия о тривиальной литературе о Второй мировой войне. Тогда в студию, где уже находился популярный писатель Г. Конзалик и другие участники обсуждения, с опозданием пришел необычайно высокомерный журналист и литературный критик и сразу же, прямо как Deux ex Machina, потянул ход дискуссии на себя. Когда Конзалик мимоходом сказал, что завтра он просто сядет за пишущую машинку, чтобы перенести на бумагу замысел своего романа, литературный критик его грубо оборвал:

— Вы должны перестать этим заниматься и вообще не писать! — Потом начал распространяться, что у простого солдата была «вина». Какая вина? В чем состоит вина молодежи, рожденной в ужасные времена и обязанной стать солдатами? В чем вина молодого человека, который, будучи солдатом, стремился к миру, покою, свободе, к изучению профессии и к обычной жизни без военного подчинения и, прежде всего, без страха? Будучи солдатом, я действовал не по своей, а по чужой воле, я вынужден был подчиняться и выполнять приказы, потому что чувство долга было мне прочно привито. Я, как невинное дитя, как и многие другие, вынужденные надеть солдатскую форму, был вынужден воевать за мое Отечество, а после войны вдруг узнать, что ни за что бороться не стоило.

Доктор истории Вольфрам Ветте, придерживающийся левых взглядов, опубликовал во «Франкфуртер Альгемайне» статью «Легенда о чистом Вермахте». В ней он обсуждает действия генералов и их главных пособников. По его мнению, они несут гораздо большую вину за преступную войну, чем простые солдаты.

Я написал ему письмо, в котором поставил вопрос: как может простой солдат, который в действительности не мог сказать и слова, нести какую-либо ответственность?

«Я хотел бы вас спросить, можете ли вы себе представить, что мог сделать молодой солдат, не имеющий никакого жизненного опыта и знающий только, что на войне должен выполнять приказы и чья жизнь состояла из постоянного страха, именно смертельного страха? Как вы думаете, что бы произошло, если бы я во время боя сказал своему командиру танка:

— Стой! Хватит, я сейчас вылезу!

И куда? Или утром перед атакой я бы сказал своему фельдфебелю:

— Я сегодня в бой не пойду, потому что не хочу нести вину!

А мы, солдаты, знали последствия: верная смерть или строжайшее наказание! Мы знали приговоры, подписанные генералом Шёрнером, командовавшим нами. Или, как я узнал об этом позже, как генерал фон Мантойфель, такой же, как и Шёрнер, кавалер Рыцарского креста с дубовыми листьями и мечами с бриллиантами, участвовал в ходе военного суда. Тогда случилось следующее: ночью советская разведгруппа захватила унтер-офицера и солдата. Двойной дозор не открыл огонь, не поднял тревогу и ничего не сделал для освобождения захваченных. Мантойфель приказал арестовать обоих дозорных и отдать под дивизионный военный суд. Никого не интересовало, сопротивлялись ли унтер-офицер и солдат пленению или у дозорных от усталости из-за постоянных боев просто слиплись глаза. Последнее можно было по-человечески понять, хотя это было и наказуемо. За упущение по службе один из дозорных был приговорен к двум годам тюрьмы. Однако снова подключился фон Мантойфель. Он потребовал смертной казни для приговоренного к двум годам. За «преступление», заключающееся в том, что усталый от боя солдат задремал, мало двух лет тюрьмы? Он был расстрелян 13 января 1945 года. Менее чем через четыре месяца этому военному насилию был положен конец.

После войны фон Мантойфель был осужден судом присяжных. Он ухватился за незаконченность расследования и отвел от себя смертный приговор. Однако суд указал на то, что фон Мантойфель действовал в соответствии с ясными мотивами.

Фон Мантойфель отсидел (только!) два месяца из своего срока. После процесса он не сказал ни слова сожаления, но, желая оправдаться, заявил, что для поддержания дисциплины вынужден был прибегать к жестоким мерам из чувства долга перед солдатами, желающими продолжать борьбу. Они имели право требовать от своих начальников, чтобы те защитили их в случае необходимости от отказывающихся выполнять свои обязанности жестокими мерами. И ни слова сожаления!

Я бы с удовольствием услышал мнение матери этого солдата, расстрелянного в 1945 году, по поводу действий и бесчеловечных представлений этого бывшего генерала. У Г. Фрашке можно прочесть, что фон Мантойфель обладал волей, хладнокровием, решительностью и был храбрым солдатом. Может быть, с чисто военной точки зрения это правильно, но полководец, не видящий в подчиненных ему солдатах людей, не может быть примером и масштабом для гуманности. И это является решающим.