Владимир Канивец - Кармалюк

В конце августа 1814 года из Каменец-Подольска вышла колонна солдат. Тут были и рекруты, и беглые, прогнанные сквозь строй, и вернувшиеся из арестантских рот. Среди этих ста одиннадцати человек шагали Кармалюк и Хрон. Направлялось это воинство «по предписанию херсонского военного губернатора генерал-лейтенанта и кавалера Дюка де Ришелье для препровождения в Крым к определению на службу в полки, там расположенные». Вели солдат на эту службу под усиленным конвоем.

Вышли из Каменец-Подольска поздно и в первый день преодолели только восемь верст. На ночлег расположились в селе Панивцах. У Кармалюка мгновенно созрел план побега. К самому селу подступали дремучие леса, огромными зелеными волнами перекатывавшиеся по предгорьям Карпат. Туда нырнул и — затерялся, точно иголка в сене. Искать особо усердно никто не будет: начальству ордонанс-гауза уже нет до них дела. А офицер не решится задерживать команду и посылать конвой на поиски, боясь, как бы и остальные не разбежались. Пошарят в ближайших лесах да и пойдут дальше.

— Я сегодня ухожу, — сказал Устим.

— А как же я? — растерянно спросил Данило.

— Сам решай.

— А может, все-таки до места дойдем, а? Спина еще не зажила. Как поймают да всыпят тысячи две, то не знаю, как ты, а я отдам богу душу.

— Нужно думать не о том, что будет, когда поймают, а о том, как уйти, чтобы днем с огнем не нашли. А ловят как раз тех, кто убегает затылком вперед. В Крыму у нас нет ни одного знакомого, а здесь полно своих людей. А из Крыма нам все равно нужно возвращаться сюда. Дорога не близкая, и сто раз можно угодить стражникам в лапы. А главное-то: уверен, что не доведут нас до Крыма, затребуют назад, закроют в тот же ордонанс-гауз.

— Почему? — испугался Данило.

— А потому, что из Литина придет бумага о поджоге пана Пигловского, Ивана Сала да и о других делах. И тогда петли или пули не миновать.

— Да что ты?! — совсем перепугался Данило. — Не может быть!

— Эх, Данило! Не нравится мне этот разговор. Я тебе еще в прошлый раз говорил: иду бить панов, а не шляться по лесам да побираться/ Я знал, какая кара меня ждет, если попадусь врагам в лапы. И тебя предупреждал: война будет не на жизнь, а на смерть! Что ты тогда сказал? «Двум смертям не бывать, а одной не миновать». Так? Какого же черта ты теперь юлишь?

— Та я ничого, — начал оправдываться Данило. — Я только так сказал…

Когда исправнику доложили, что в лесах опять появился Кармалюк со своими гайдамаками, он не поверил. Он думал, что кто-то из местных крестьян, его сообщников, решил пошалить, а грех свалить на Кармалюка. У него вот бумага лежит: Кармалюк и Хрон наказаны шпицрутенами и отправлены в Крым. Еще и недели не прошло, как он получил эту бумагу. Их, значит, и до Крыма не догнали. Наказали-то легко, только за побег из полка. Но в том вина Литинского суда: увлеклись розысками и допросами сообщников Кармалюка — а их вскрылось много! — и не отправили вовремя дело в комиссию военного суда. А у тех голова болит только за свое: наказали за побег и погнали в другой полк. А Кармалюка надо не в Крым, а в Сибирь загнать, на вечную каторгу. Да что там Сибирь, — в петлю его, гайдамаку! Ну, да это еще поправимо: перешлют дело в военную комиссию, и его опять поставят перед судом.

Исправник поторопил суд, и дело Кармалюка было отправлено в Каменец-Подольск. А через два дня в Литин примчался насмерть перепуганный шляхтич Сакульский. Он клялся богом, что его ограбил и избил Кармалюк со своими, как он говорил, гультяями. Исправник смотрел на исполосованною спину храброго шляхтича и не мог понять, что происходит. По всем приметам у Сакульского был Кармалюк, ибо никто, кроме него, не отважится так действовать.

И снова посыпались к исправнику жалобы: там корчму разгромили и расправились с ночевавшими в ней панами, там в лесу шляхтичей перехватили, там среди бела дня пришли в дом к посессору. От губернатора прибыла бумага: Кармалюк бежал по пути в Крым. И приказ: поймать, заклепать в кандалы и препроводить в Каменец-Подольск. Черти б вас всех поймали! Он ловит его, отправляет, а они там ни наказать как следует не умеют, ни удержать.

— А это еще что такое? — увидев канцеляриста Какурина с бумагой, сердито крикнул исправник, вымещая на нем зло. — Опять от губернатора? Опять приказ: поймать, заклепать и представить?

— Никак нет, ваше благородие. От пана Пигловского…

— Что? И его навестил Кармалюк? — с открытым злорадством спросил исправник. — Ограбил? Поджег? Высек? Так ему, болвану, и нужно! Пляшет под дудку сумасшедшей жены, а потом — ах! ах! — спасите! К губернатору с жалобами летит! Так пусть вот губернатор и спасает его! Ах, канальи! Пошел вон, дубина! Стой! Передай это заседателю Гульдину и пусть немедля скачет туда и все расследует. И повально обыски провести! Всю инвалидную команду туда, верховую шляхту вытребовать из близлежащих сел. И день, и ночь обшаривать все леса, но поймать Кармалюка.

Закончилась Отечественная война. Но толки о том, что царь дарует крестьянам свободу, не подтверждались. «Мы проливали кровь, — говорили ополченцы, возвращаясь в свои села, — а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, а нас опять тиранят господа». Никто не верил, что после победы над Наполеоном, победы, ради которой народ принес столько жертв, все останется так, как было.

— Царь дал указ о свободе, паны его спрятали, — говорили на ярмарках и в корчмах мужики.

Карл Маркс, анализируя этот период русской истории, писал: «В начале своего царствования Александр I призывал дворянство освободить своих крестьян, но безуспешно. В 1812 г., когда крестьян призывали записываться в ополчение (милицию), им, хотя и неофициально, но с молчаливого согласия императора, было обещано освобождение от крепостной зависимости в награду за их патриотизм; с людьми, защитившими святую Русь, нельзя-де дольше обращаться как с рабами». [13] К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 12, стр. 699.

И вот 30 августа 1814 года с амвонов церквей попы начали читать царский манифест о «свободе». Мужики слушали слова и ушам своим не верили.

— «Крестьяне, верный наш народ, — гнусавили попы, читая манифест, точно святое писание, — да получат мзду свою от бога…».

— Аминь!.. — брякали невпопад мужики.

Поп окидывал их строгим взглядом, продолжал:

— «Пребывая верны своему долгу и званию своему, умножат прилежание свое к сельским трудам и ремесленным промыслам и тем исцелят нанесенные неприятелем разорения…»

— Вот и сказал нам царь-батюшка то, что говорят богачи нищим: бог, мол, подаст. Нет, хлопцы, от царя мы воли, видно, не дождемся…