Тамара Леонтьева - Лихачев

— Солдаты из автороты?! Это я знаю, — говорил он. — Мастера эти солдаты, других таких не найдешь. Только на завод-то они прибыли, может, кто и знает, совсем по другой специальности.

Но хотелось ему уж очень этих солдат разносить. Приказ есть приказ. Здесь, на заводе, в 1918 году эти слесари из автороты сняли солдатские шинели и принялись рядом с другими «вкалывать». Но как бы они ни были по тем временам квалифицированны, ремонт автомобилей производился ими все равно вокруг козелков. Вручную! Иначе и сказать нельзя.

Через год мало кто решался возражать ему. К тому времени он завоевал симпатии и доверие. Старики стали даже жаловаться ему на молодых — на своих сыновей, внуков.

— Не нуждаются в государственных интересах. Мимо ушей все пущают. Хоть кол на голове теши!

В таких случаях Лихачев чаще всего поддерживал стариков, и они были с ним откровенны.

— Я ему говорю, — жаловался мастер, — будешь плохо работать, будешь жить в ухудшенном виде. Поторопись, говорю, приложи свои мозолистые руки. А он мне: «Торопиться некуда… Пивная в десять часов закрывается». Вы подумайте, Иван Алексеич, что же это такое?! Профессиональной гордости никакой… Вот взять стружку. Медь-то вон как дорого нам достается, а он ее базарит. Добрый слесарь, бывало, драчовый напильник возьмет и обязательно бумажку подложит… Чтобы опилки не пропадали. А эти что? Слишком богато живут. А самонадеянность до нахальства доходит.

Молодые возражали.

— Мастер должен быть такой, чтобы тебе хотелось ему помочь. А то как у нас бывает? Ты ему раз сказал — вот как надо бы делать, другой раз, третий. Наконец, на собрание перенес. А он на тебя смотрит тигрой, будто ты ему авторитет подрываешь. Ну и замолчишь. Что тебе, больше других надо? Делай как хочешь, черт с тобой. Конечно, дела жалко, но на рожон не попрешь.

— Словом, ты ему объяснил, как и что надо делать, а он не слушает, — говорит Лихачев и притворно вздыхает. — Кто у вас мастер? Ты или он?

— А у него все взгляды, чтоб сколотить монету. Кружку пива боится, выпить. Деньгу копит.

— Зато ты, я вижу, только выпить мастак, а он слесарь божьей милостью.

Был памятный случай, когда на производственном совещании при Лихачеве выступил молодой взлохмаченный парень и кривлялся, чтоб показать свою независимость.

— Соцсоревнование? Да я и не слыхал таких вопросов. Не задавали мне этого вопроса. Не было собрания но этому вопросу. А может быть, и было, а мне время не позволяет быть. Я не могу больше ничего объяснить, зачем и к чему. Прихожу и работаю… И на этом я себя исчерпал.

Комсомольцы негодовали.

— Скажи, какой единоличник нашелся!.. У нас здесь не деревня-матушка. Мы рабочий класс.

Назавтра директор пришел в цех, в комсомольскую ячейку.

— Пригласите мне, — сказал он, — этого вашего лохмача, который вчера о соревновании говорил, будто он и слов таких не слыхал, будто живет в лесу, молится колесу.

— Да он не комсомолец, Иван Алексеевич. Он беспартийный.

— И что же? Вы за него не отвечаете, что ли? Нет… Так не годится. Надо будет его вытянуть на общественность. Я с ним тоже поговорю.

«Лохмача» вызвали. Лихачев усадил его против себя и долго объяснял, что такое социалистическое соревнование, безошибочно обнаруживая слабую сторону собеседника — невежество и самоуверенность.

И остался в выигрыше. Он всегда оставался в своеобразном психологическом выигрыше. Начиная с неожиданного и дружеского «Лохмач» и кончая рукопожатием в конце разговора, — все было искренне, без всякого наигрыша или позы. Лихачев умел узнавать о людях все — какие там были у молодежи биографии — вот так, не задумываясь над тем, что это повысит его авторитет, или поднимет производительность труда, или наладит соревнование и ударничество, а только беспокоясь о судьбе вот такого лохмача и лодыря.

Он приходил на комсомольские собрания, на субботники, в комсомольский комитет, выслушивал просьбы, давал советы, сам просил срочно преодолеть неполадки, ускорить монтаж печи и досрочно закончить земляные работы. И делал это просто, так же просто, как, увидев по дороге на завод кого-нибудь из рабочих, открывал дверцу машины и говорил: «Садись, подвезу!» — просто потому, что в машине было место.

Если внимательно просмотреть старые протоколы и стенограммы заседаний партбюро и завкома, то, пожалуй, можно увидеть, что к осени 1927 года Лихачев освоился и, как говорится, миновал период «первоначального накопления».

Правда, папки в ледериновых переплетах, которыми были забиты шкафы красного дерева в кабинете Владимира Ивановича Ципулина, он не изучил, но общая картина вставала перед ним довольно четко.

Завод АМО за десять лет, что прошли со времени национализации, проводил только медленную достройку и пополнение оборудованием. В большинстве своем это оборудование оставалось старым. Станки были расставлены по группам, а не по операциям. Завод был перегружен лишними рабочими. Первые автомобили АМО-Ф-15 стоили по 18 тысяч рублей, и ни одно предприятие не решалось купить столь дорогостоящую машину. Когда же Госплан установил отпускную цепу в 8850 рублей, выяснилось, что завод работает в убыток. Лихачеву пришлось самому взяться за учебник бухгалтерии, научиться читать баланс.

Однажды он сказал главному бухгалтеру:

— Петр Петрович… Какой же вы дорогой человек. Полтораста тысяч как в жар кинули.

— Вам неправильно подсчитали!..

Но подсчитали правильно… Убыток составлял полтораста тысяч. Лихачев вызвал технического директора Лапина, попросил объяснений. Лапин в тот же день прислал докладную. Оказалось, что некоторые детали автомобиля делались с запасом прочности в два-три раза больше расчетной. Кузнецы оставляли чрезмерные припуски. Металл шел в стружку и зря терялся. Некоторые детали все еще отливали из алюминиево-никелевой бронзы. Но главной причиной было отсутствие научной организации труда. За последние десять лет мировая автомобильная промышленность добилась огромных успехов. Это был неоспоримый факт. Современная заграничная машина благодаря улучшениям, внесенным в ее конструкцию и в организацию производства на принципах потока, была и более дешевой.

Лихачев понимал, что все это настоятельно требует и от завода АМО радикальных перемен, по что можно было предпринять?

Лихачев, Ципулин и Лапин обратились в Автотрест с предложением расширить производство до 1500 машин в год. Их смету не утвердили. Председатель Автотреста Урываев ждал XV съезда партии. От решений съезда зависели кредиты, фонды и вообще перспективы развития завода.

А пока Лихачев приезжал на завод по установленному им обыкновению в 8 часов утра и погружался в море тревожных фактов и мыслей: искал кадры — инженеров, техников, квалифицированных инструментальщиков, литейщиков, токарей; внедрял штамповку коленчатых валов вместо изготовления их из кованых досок, что давало значительную экономию металла; разрабатывал новый состав алюминиевых отливок, что освобождало от импортного алюминия; настойчиво искал пути к снижению себестоимости.