Андрей Сахаров - Степан Разин

— Вот когда истинная милостивая грамота придет, тогда мы и сами добьем челом великому государю, ведь мы слуги его: тогда же и стрельцам скажем — идите куда пожелаете.

— Любо! Любо! — кричали казаки.

— А любо, так и накажем Леонтию: пусть передаст наше слово Войску Донскому и в Астрахань. А мы будем ждать истинной милости от великого государя.

Хитрил Разин: и слугой государевым себя выказал, и честь казацкую отстоял. Пусть в Москве думают, что готовы казаки повинную принести и ждут лишь меру милости. Глядишь, поостережется царь новые рати против казаков посылать, а там и время пройдет, реки вскроются, можно будет ударить и по персидским берегам.

Но и в Москве не малые дети сидели: слали гонцов в, Яицкий городок, а заодно укрепляли южные рубежи, тянули со всего Поволжья стрельцов в Астрахань, слали грамоты — воров унимать и пристани им не давать, грозили смертной казнью за непослушанье. А больше всего втолковывали царские грамоты и воеводские отписки — казакам не верить, когда будут выдавать себя за слуг государевых. Кто кого обманет. Только силы-то были неравны: Разин хозяином в степи, а воеводы — случайными людьми. И когда через несколько недель, на исходе яицкого сидения казаков, в городок прибыл посланец от воеводы Ивана Прозоровского, который продвинулся с войском к этому времени до Саратова, уже по-иному повел себя атаман.

Круто взял с места вновь назначенный в Астрахань воевода: никаких там увещеваний и просьб — воры и воры. А воры должны повиниться, либо висеть им на суку, либо быть четвертовану. Гордое и злое письмо прислал на Яик Прозоровский. Ничего и никого не боялся он, государев посланец на юге, охраняли его надежные стрелецкие и рейтарские полки, пушки, гранаты и царские грамоты. Должен был сложить перед ним Хилков в приказной избе казну государеву и большую печать, сдать все дела. Еще не доехав до места, ретиво взялся за бунтовщиков воевода.

Бегал Степан по горнице, тряслись под ним дубовые половицы.

— Ах ты, князь Иван, много ты понимаешь в казацкой жизни, коль так вольных людей задираешь!

Выскочил Степан из горницы, подбежал к воеводскому посланцу стрелецкому сотнику Сивцову, кинул ему в лицо разорванную воеводскую грамоту. Побледнел сотник, видя, как бушует Стенька, давит каблуками в грязи драгоценное послание, писанное на дорогой немецкой бумаге. В сумлении стояли рядом есаулы и сотники. Но разошелся Степан, теперь удержу уже не было:

— Кому? Мне? Атаману приказывать, ах, он старая собака! Да как ты посмел явиться ко мне с таким неслыханным делом?

Бросился Степан на сотника, одним ударом свалил его наземь, отвел душу, коротко приказал: «Посадить его в воду».

Бросились казаки к сотнику, завязали рукава рубахи над головой, напихали в рубаху камней, потащили Сивцова к реке — иди покупайся, воеводский посланец, покорми яицкую рыбешку.

Подскочил Степан и к другому посланцу — пятидесятнику Сергею Мнечилину. Тот бухнулся атаману в ноги, заелозил по грязи.

— Вставай, стрелец, — приказал Разин, — возвращайся к своему воеводе, расскажи ему доподлинно все, что видел здесь. — Зло сощурились глаза атамана. — И еще скажи князю Ивану, что пока я его милую, а будет встревать на моем пути — сделаю с ним, как с сотником!

Еще один узелок завязался в жизни Степана. Был князь Долгорукий: далеко князь — не добраться. Был воевода Унковский. Этого до поры тоже не достать, отсиделся тогда за царицынскими стенами. Теперь Прозоровский. Ох, придет время — посчитаемся мы с тобой, воевода Иван Семенович. Или ты меня вздернешь, или зальешься у меня кровавыми слезами.

Весеннее солнце слепило глаза, зеленого цвета море весело било легкой мелкой волной в свежепросмоленные борта казацких стругов. Вот он и простор Хвалынский: сзади Яик, впереди Астрахань, за морем Персия. Всего вдоволь в казацких стругах — и съестного, и вина, и снастей всяких, и оружейного запаса; струги заново проконопачены и засмолены, весла блестят свежеструганой древесиной. Песня летит над зеленой водой про удалые казацкие походы, про смелых донских молодцов, про страх бусурманский, про невиданной ценности добро полуденных стран. Под хмелем идут казаки, наконец-то вырвались они на волю. Крепость крепостью, но что за жизнь для вольной птицы за крепостными стенами. И давно бы двинулись казаки куда глаза глядят, если бы не Степан Разин. Все-таки необычный казак их атаман — то пьет, гуляет вместе с ними, честит воевод и бояр, рвется на просторы, хватается по первому слову за саблю или за чекан, рубит государевых людей там, где этого бы и не надо было делать, чтобы не навлечь на себя гнев царя, а то становится задумчив, расчетлив и тих, ведет разговоры с разными посланцами не хуже государева посольского дьяка, хитрит, ловчит, изворачивается. Так вот благодаря его атамановой хитрости да осмотрительности продержались казаки в Яицком городке всю зиму, а лишь вскрылся Яик и потеплело чуть — двинулись к морю.

Не думал больше Степан про Яицкий городок, который прикрыл его и пригрел в тяжелую минуту, бездумно оставил его. Плакали навзрыд казацкие и стрелецкие жены, в сумлении стояли стрельцы и казаки, кто не мог уйти в поход вместе с Разиным. Что их ждет после казацкого ухода? Не простит великий государь расправы с Яцыным и боя с Безобразовым. Но Степан не оглядывался назад. Всех, кто мог идти, он брал с собой, а женок да малых детей воеводы не тронут. Остальным же сказал: «Говорите, что насильствен вас служить себе заставил, авось милуют». Все легкие пушки казаки поставили на струги, а тяжелые сбросили в Яик. Кто его знает, как еще жизнь повернется. А ну как эти пушки еще послужат царским воеводам против казаков?

Весь город вышел провожать разинцев. И долго еще видели казаки со стругов, как стояли люди на городских стенах, махали им шапками и платками. А потом городок пропал, будто и не было его вовсе в казацкой жизни. Плыли казаки вдоль взморья, поглядывали в сторону персидских берегов, но нет, не давал атаман команды поворачивать струги на юг, медлил что-то, размышлял, а струги все ближе и ближе подходили к устью Волги, к Астрахани. На рожон лез Степан, под самые астраханские пушки. Но не спрашивали казаки, видно, особый расчет был у атамана и есаулов, что шли они на Астрахань.

А Степан и сам не мог точно сказать, что влекло его под стены этого огромного богатого города. Взять его приступом — да нет, об этом он и не помышлял, а все-таки посмотреть на него вблизи, кое-что поразведать не мешало. Говорил Степан с есаулами и о том, что, может быть, вместо Персии пойти вверх по Волге просить у государя жалованье для его казацкого войска, как это делал два года назад Василий Ус с товарищами/Хорошая была затея, проверенная. И взять казаков нельзя — слуги государевы, и им удобно — идут себе, шарпают что хотят, прикрываются государевым именем.