Владислав Лебедько - Хроники российской Саньясы. Том 4

В.:В двадцать пять лет?

В.Ч.:Нет, не в двадцать пять, просто был обмен старых паспортов на новые. На старых паспортах были маленькие фотографии. Тоша поначалу сфотографировался на новый паспорт. Когда он пришел в паспортный стол с фотографией, с длинными волосами, ему эти тети сказали, что нехорошо так фотографироваться на паспорт, — ты, мол, должен постричься и быть как нормальный человек, — хорошим мальчиком быть, а не таким патлатым ублюдком. Они не сказали слово «ублюдок», но… Тоша был человек очень гордый. Он не был никогда важным человеком, в нем не было гордыни, была гордость какая-то, аристократизм, он знал себе цену всегда. Он никогда не мельчил, не дешевил, не мельтешил, не елозил. Он не стал вступать с ними в дебаты, он просто взял и выбросил свой паспорт, — подавитесь мол, — хлопнул дверью и ушел. Он действовал спонтанно, не думая. Вообще Тоша был очень импульсивный человек. Никогда не обдумывал, как ему поступить, то есть, если была какая-то ситуация, он реагировал мгновенно.

В.:Пребывание с ним других людей… Казалось бы, пришел, пообщался, ушел и стал жить по прежнему… Ну и что?

В.Ч.:Ты с какой целью этот вопрос задаешь?

В.:Я задаю его для того, чтобы читатели смогли лучше понять что же Тоша делал и зачем.

В.Ч.:Ты сейчас говоришь о ситуации, когда человек пришел, пообщался, пошел заниматься своей жизнью, а это элементы некого социального института. Это делают социальные институты, — те же религии, или же отдельные мистики, Учителя, которые социально адаптированы — такие процессы происходят в рамках социума. А Тоша был асоциальным. Он был кристально ясен сам в себе, что ему надо, зачем ему надо, какие должны быть отношения между людьми, что должно происходить в мире, как человек должен жить. Он себе это очень ясно представлял. И это не вписывалось в рамки социальных отношений. Социальное устройство мира было ложью по отношению к его устройству, его видению этого устройства. Оно было неправильным, неорганичным. Оно было противоестественным.

У Тоши всегда было настолько сильное духовное устремление, такое сильное духовное начало, такая сильная векторная составляющая, что он оставлял от себя ощущение стрелы. Человек-стрела. Он мог сидеть спокойно, но было видно, что он находится в каком-то безудержном устремлении. Социальная жизнь сама по себе достаточно болотистая структура, удобная для прозябания, тем более, по сравнению с Тошиными задачами это было, конечно, полнейшее прозябание. Кроме того, что он сам являлся доказательством существования духа, он не то что требовал, он их потенциировал, была индукция на то, что есть другая жизнь, другой мир, другая действительность. Может быть, это настоящая действительность, потому что то, как живет большинство людей, — это самообман, кошмар, ложь, иллюзия. Потому что вся эта структура создана лишь для удобства. Люди лгут друг другу, занимаются самообманом. А когда один раз я Тошу спросил, уже много после: «Тоша, а что ты в этом мире ненавидишь больше всего?» — он так не задумываясь, сразу ответил: «Вранье. Больше всего ненавижу вранье». И когда в тебе зажигался тоже какой-то огонь от общения с ним, потому что ты тоже был притянут к нему, перед тобой тоже вставал вопрос, ты уже тоже не мог раздваиваться. Если ты раздваивался, ты уже не мог быть вместе с Тошей. Тебе надо было собраться, должен был быть выбор какой-то, и этот выбор стоял постоянно, потому что мы родились в этом социуме, мы впитали его с молоком матери.

В.:Внешне как это выглядело? Какие реально выборы делали люди?

В.Ч.:Люди, которые были вокруг Тоши, бросали работы, — это в те-то годы, когда за это арестовывали. Люди просто меняли свою жизнь. Они хотели жить в другом, они хотели жить в той энергии, в том мироощущении, о котором давал представление Тоша.

Если человек бросал работу по собственной воле, у него сразу возникала масса проблем. Поэтому Тоша, при этом никогда не уча и ничего особенно не поясняя, создавал массу проблем людям. Но самая большая проблема в человеке это то, что он рождается с проблемой, живет с этой проблемой и умирает. Тоша создавал массу других проблем, но выкристализовывал эту главную проблему и обращал на нее внимание. Что человек — что ему вообще мешает в его личном освобождении, какая цель у него в жизни?

В.:А что с тобой было?

В.Ч.:Слишком длинная история, — в другой раз. Это сама по себе энергоемкая история, и сейчас мне ее не осилить в данный момент.

В.:Не про себя, может быть, какой-то пример, который демонстративен?

В.Ч.:Я когда его тогда встретил с горящими глазами на улице, мы пошли к нему домой. Я помню тогда один случай. Я какую-то вещь держал в руках, не помню какую, которая то ли сломалась, то ли порвалась. А я как раз купил такой клей — раньше был — суперцемент. И я подумал об этом клее, но ничего не сказал. А Тоша вдруг говорит: «Нет, нет, суперцемент не подойдет». Я сказать ничего не успел. Я говорю: ну не подойдет так не подойдет. Такой момент, простой, но очень характерный для Тоши…

В.:Ты говорил, что кому-то он показал его проблему без слов…

В.Ч.:Так он не показывал проблему, он мог ничего не говорить, и человек мог ничего не говорить, люди просто вдруг начинали врубаться. Тоша был таким ярким воплощением того, что существует еще другой мир, другое измерение, кроме нашего, в котором он жил, к которому он привык. Я помню, насколько это было иногда поразительно. Почему люди именно к Тоше подключались и были заинтригованы, почему они шли к нему? Если в нас было интуитивное ощущение, присутствие — телепатия та же самая, мы о чем-то догадывались, но рядом с ним это было настолько явно, это было постоянное сконцентрированное ощущение, мы что-то знали, чувствовали, а этот человек просто жил в этом. Я думаю, что это требовало от него чудовищного напряжения всех его сил.

В.:Ты говорил, что рядом с ним происходили чудеса.

В.Ч.:Смотря что подразумевать под чудесами. То, что для обывателя чудеса, потому что там тарелки не летали, ложки не летали, но буквально было чудо, когда от простого жеста, когда, к примеру, ложка кладется на стол, а у человека менялась жизнь. Не производил Тоша руками какие-то пассы, не делал какие-то движения, не левитировал, а то, что у людей менялось состояние сознания, это и было постоянное проявление чудесного. Люди наполнялись каким-то проявлением сознания, какой-то радостью, появлялась осмысленность во взгляде, в глазах появлялся какой-то свет, исчезали внутренний диалог и раздвоение… Наверняка были явления сверхъестественные. Чудеса в плане лечения он, конечно, делал. Это были поразительные вещи.