Юрий Сенкевич - Путешествие длиною в жизнь

Норман отмалчивался — видно было, что он обескуражен и расстроен. Перепробовали два-три варианта, один другого оригинальнее. Я сказал Норману, что хоть я и не инженер, а всего-навсего лекарь, но изучал правила наложения повязок и знаю, что прочней крестообразной "восьмерки" ничего до сей поры не изобретено. Привязали весла "восьмеркой", подтянули винты, подняли якоря и парус и пошли.

Шли на привязи, но самостоятельно: мотобот держал буксирную веревку провисшей. Рулевые весла действовали плохо. Поэкспериментировали с ними приподняли: будут ли работать части лопасти? Будут, ничуть не хуже. Тогда зачем же мы их наращивали, уширяли?

— С такими рулями выходить в океан — идиотизм, — подвел категорический итог Тур.

Но мы сейчас шли вовсе не в океан. Мы совершали марш-бросок до бумагоделательной фабрики, расположенной в двадцати километрах ниже по Шатт-эль-Арабу. Там снова должны были стать на прикол — инженеры фабрики обещали помочь, чем смогут.

Едва пристали и закрепились, подъехал громадный кран, подцепил наши рули и перенес их, как две спички, на сушу. Там мы положили их на козлы, вырезали круглый шаблон — и Дима Кайгородов приступил. Когда он занес топор, Норман испуганно закричал: "Что он делает?! Нужен рубанок!"

Пришлось объяснять, что на Руси издавна строили избы и храмы, обходясь единственно топором, и что Дима не посрамит этой традиции. Однако даже после того, как Дима продемонстрировал свое искусство и все убедились, что топор в его руках строгает глаже, чем рубанок в наших, даже после этого Тур, Детлеф и Норман жаловались, что у них екало сердце при каждом его ударе.

А я в ответ рассказывал о мастере Нестере, который поставил на острове Кижи посреди Онежского озера двадцатидвухглавую церковь. Поставив же, молвил: "Нет и нигде не будет второй такой!" И швырнул в онежские воды топор, столь верно ему послуживший.

— Пусть не швыряет, — шепнул мне Тур. — Пусть подарит, я его с собой заберу.

Дима работал великолепно и быстро. Обтесал стержень по шаблону, оставалось прошкурить — и всё. Но открылась новая любопытная подробность. Лопасти рулей разбухли, вышли из пазов, стали непомерно тяжелыми. Оказалось, что хитроумный Цилих, надставляя их по нашему заказу, использовал казеиновый клей, который, как известно любому мальчишке-авиамоделисту, в воде растворяется!

Горячо поблагодарили хозяев и покинули территорию комбината. Ветра совсем не было, и нас тащил мотобот. Но все же для красоты подняли парус, хотя он был совершенно бесполезен и лишь тормозил наше движение.

Рули действовали хорошо. Проплывали мимо маленьких деревень, люди с берегов махали нам и что-то кричали. По обоим бортам — заросли камыша и прекрасные пальмовые рощи…

Стали в пяти километрах от Басры. Назавтра в восемь утра должны были пройти через город. Волшебная Басра, Басра из "Тысячи и одной ночи", с минаретами мечетей и куполами усыпальниц, с флотилиями разноцветных дау вдоль берега невероятно грязного здесь Шатт-эль-Араба…

От Эль-Курны до Басры шестьдесят километров, а ощущение было такое, будто у нас огромный этап пути за кормой. До Персидского залива предстояло идти еще дня три. За это время нужно было оснастить лодку для плавания в бурных водах, все как следует закрепить, принайтовать, добиться, чтобы парусная система служила безупречно. С рулями, похоже, теперь было все в порядке. Они отняли у нас целых пять дней, а всего лодка на воде семнадцать. Срок не маленький. За семнадцать дней можно уже было выйти в океан.

Дима нас покинул. Перешагнул на борт патрульного катера, оставив Туру на прощание свой чудо-топор и приняв в дар спальный мешок с надписью "Тигрис". Мы здорово его задержали: двухдневное плавание растянулось почти на неделю и, конечно, длилось бы дольше, если бы не его мастерство.

Ушел Дима, улыбчивый добродушный москвич, и теперь мне предстояло долго-долго не изъясняться на родном языке.

Чем ближе мы подходили к устью, тем больше в Шатт-эль-Арабе было кораблей. Одни нас обгоняли, другие — стоявшие на якоре — мы обходили сами. Если судно было советское, то обязательно с него нам вслед были три гудка и хоровое: "Счастливого плавания!" Детлефа этот салют слегка раздражал, а меня, признаться, раздражало его раздражение. Прошли мимо судна под флагом ГДР. Сказал Детлефу:

— Смотри, вон немецкий корабль!

— Нет, это корабль с вашей, русской территории.

— А тебе больше нравится, когда с вашей, американской?

Глупо было так пикироваться, но должен же я был что-то отвечать, когда меня задирали…

Фао — небольшой городок при впадении Шатт-эль-Араба в Персидский залив. Он при Басре примерно — весьма примерно! — как Кронштадт при Петербурге. В Фао мы распрощались с арабами-провожатыми и стали дожидаться попутного ветра.

Тур договорился на метеостанции, что нас будет сопровождать до залива портовый буксир. Теперь бы только ветер попутный, северный!

"Море, море!" — этим кличем, как повествует Ксенофонт, десять тысяч греков, отступая из Персии, приветствовали сверкающие просторы, к которым долго и самоотверженно пробивались…

2 декабря в пять часов утра портовый буксир потянул нас от Фао в залив узким судоходным каналом. Затем потащил фарватером, тоже узким, не дающим возможности лавировать, да к тому же забитым разными кораблями. Потому нам и требовался строго попутный ветер.

Около полудня, когда берег значительно отдалился и впереди совсем близко маячил выходной буй, буксир нас покинул и парус наш наполнился. И это действительно было начало — "Тигрис" наконец-то выходил на морскую волну.

Мы радовались и резвились, как мальчишки. Величали друг друга по-восточному витиевато: "Уважаемый натягиватель каната, не скажешь ли, когда мне сменить уважаемого поворачивателя рулевого весла?" Тур на мостике громко провозглашал дошедшую до нас из девятого века клятву арабских капитанов:

— Мы, члены братства судоводителей, связаны обетами и клятвами не дать кораблю погибнуть, пока его не настигнет предопределенное. Мы, члены братства водителей судов, поднимаясь на борт, берем с собою наши жизни и судьбы. Мы живем, пока наш корабль цел, и умираем с его гибелью.

— И да придет к нам возможно позже Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний, — вторил Рашад.

Суда, стоявшие вокруг на внешнем рейде, провожали нас гудками. "Славск", Одесса — прочли мы у одного из огромных сухогрузов на борту. Мы проходили с ним рядышком, бок о бок. "Привет, Юра! — кричали с палуб. Ура, Хейердал! Удачи! Счастливого пути!" А кто-то, видимо, судовой радист, попросил уточнить марку нашей радиостанции и используемые ею частоты.

Но затем ветер стих. И мы остались без хода, без управления, на оживленнейшем фарватере, который надо было покидать возможно скорее, — как пешеходы на перекрестке, прозевавшие свой зеленый свет.