Борис Соколов - Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи

И Жуков, и Кузнецов прекрасно понимали, что никакого сопротивления Красная Армия не встретит. Болгарское правительство еще 8 сентября 1944 года объявило войну Германии. Армия Болгарии получила приказ не противодействовать советским войскам, в тот же день вторгшимся в страну. В ночь на 9-е в Софии произошел коммунистический переворот. «Ввиду неожидавшегося сопротивления» маршал и адмирал спешили занять главные города Болгарии. Каждый хотел первым отрапортовать Сталину о достигнутых успехах. Потому и таил Жуков от Кузнецова срок начала операции, рассчитывая, что войска Толбухина доберутся до болгарских портов раньше моряков. Что ж, Георгий Константинович всегда стремился быть первым любой ценой. Но и Николай Герасимович в данном случае смотрится ничуть не лучше. Он ведь сознавал, что армейские части и без помощи флота легко захватят Варну и Бургас. Так что поход кораблей Черноморского флота к болгарскому побережью по сути своей был учением с напрасной тратой горючего. Кроме того, они без нужды подвергались значительной минной опасности, поскольку немцы поставили много мин в акватории Черного моря. В 1955 году на одной из таких мин подорвался и затонул в Севастополе линкор «Новороссийск», что послужило поводом к несправедливой и унизительной, с разжалованьем, отставке Кузнецова с поста главкома ВМФ. Это было сделано по инициативе Жукова, отношения которого с Николаем Герасимовичем к тому времени сильно испортились.

Георгий Константинович писал в мемуарах о болгарском походе: «Было радостно сознавать, что в этой „войне“ не было жертв ни с той, ни с другой стороны. Такая „война“ явилась ярким проявлением освободительной миссии Красной Армии. Она продемонстрировала действенную силу трудящихся масс в уничтожении антинародных режимов». Он не стал уточнять, что в Болгарии начался коммунистический терор, что были уничтожены тысячи представителей имущих классов, интеллигенции и офицерства, казнены почти все члены царской семьи, включая несовершеннолетнего царя.

После Болгарии маршал отправился на западное направление, где координировал деятельность фронтов, действовавших на территории Польши без каких-либо существенных успехов. Хотя советские войска удержали Магнушёвский, Пулавский и Сандомирский плацдармы на западном берегу Вислы, контратаки германских танковых дивизий не позволили им преодолеть рубеж этой реки, овладеть Варшавой и развить наступление на Берлин. Возникла длительная оперативная пауза, продолжавшаяся с ноября 44-го по январь 45-го.

Прекращение наступления сопровождалось драматическими переменами в советском военном руководстве. Жуков описал эти события следующим образом: «Позвонив Сталину и доложив обстановку, я просил его разрешить прекратить наступательные бои на участке 1-го Белорусского фронта, поскольку они были бесперспективны, и дать приказ о переходе войск правого крыла 1-го Белорусского фронта и левого крыла 2-го Белорусского фронта к обороне, чтобы предоставить им отдых и произвести пополнение.

— Вылетайте завтра с Рокоссовским в Ставку, поговорим на месте, — ответил Верховный. — До свидания…

Во второй половине следующего дня мы с Рокоссовским были в Ставке. Кроме Верховного, там находились А.И. Антонов, В.М. Молотов. Л.П. Берия и Г.М. Маленков. Поздоровавшись, Сталин сказал:

— Ну, докладывайте!

Я развернул карту и начал докладывать. Вижу, Сталин нервничает…

— Товарищ Жуков, — перебил меня Молотов, — вы предлагаете остановить наступление тогда, когда разбитый противник не в состоянии сдержать напор наших войск. Разумно ли ваше предложение?

— Противник уже успел создать оборону и подтянуть необходимые резервы, — возразил я. — Он сейчас успешно отбивает атаки наших войск. А мы несем ничем не оправданные потери.

— Жуков считает, что все мы здесь витаем в облаках и не знаем, что делается на фронтах, — иронически усмехнувшись, вставил Берия.

— Вы поддерживаете мнение Жукова? — спросил Сталин, обращаясь к Рокоссовскому.

— Да, я считаю, надо дать войскам передышку и привести их после длительного напряжения в порядок.

— Думаю, что передышку противник не хуже вас использует, — сказал Верховный. — Ну, а если поддержать 47-ю армию авиацией и усилить ее танками и артиллерией, сумеет ли она выйти на Вислу между Модлином и Варшавой (здесь немцы все еще удерживали плацдарм на восточном берегу реки. — Б. С.)?

— Трудно сказать, товарищ Сталин, — ответил Рокоссовский. — Противник также может усилить это направление.

— А как вы думаете? — обращаясь ко мне, спросил Верховный.

— Считаю, что это наступление нам не даст ничего, кроме жертв, — снова повторил я. — А с оперативной точки зрения нам не особенно нужен район северо-западнее Варшавы. Город надо брать обходом с юго-запада, одновременно нанося мощный рассекающий удар в общем направлении на Лодзь-Познань. Сил для этого сейчас у фронта нет, но их следует сосредоточить. Одновременно нужно основательно подготовить к совместным действиям и соседние фронты.

— Идите и еще раз подумайте, а мы здесь посоветуемся, — неожиданно прервал меня Сталин.

Мы с Рокоссовским вышли в библиотечную комнату и опять разложили карту. Я спросил Рокоссовского, почему он не отверг предложение Сталина в более категорической форме. Ведь ему-то было ясно, что наступление 47-й армии ни при каких обстоятельствах не могло дать положительных результатов.

— А ты разве не заметил, как зло принимались твои соображения, — ответил Рокоссовский. — Ты что, не чувствовал, как Берия подогревает Сталина? Это, брат, может плохо кончиться. Уж я-то знаю, на что способен Берия, побывал в его застенках.

Через 15–20 минут к нам в комнату вошли Берия, Молотов и Маленков.

— Ну как, что надумали? — спросил Маленков.

— Мы ничего нового не придумали. Будем отстаивать свое мнение, — ответил я.

— Правильно, — сказал Маленков. — Мы вас поддержим… Войдя в кабинет, мы остановились, чтобы выслушать решение Верховного.

— Мы тут посоветовались и решили согласиться на переход к обороне наших войск, — сказал Верховный. — Что касается дальнейших планов, мы их обсудим позже. Можете идти.

Все это было сказано далеко не дружелюбным тоном. Сталин почти не смотрел на нас, а я знал, что это нехороший признак.

С Рокоссовским мы расстались молча, каждый занятый своими мыслями. Я отправился в наркомат обороны, а Константин Константинович готовиться к отлету в войска фронта.

На другой день Верховный позвонил мне и сухо спросил:

— Как вы смотрите на то, чтобы руководство всеми фронтами в дальнейшем передать в руки Ставки?

Я понял, что он имеет в виду — упразднить представителей Ставки для координирования фронтами, и чувствовал, что эта идея возникла не только в результате вчерашнего нашего спора. Война подходила к концу, осталось провести несколько завершающих операций, и Сталин наверняка хотел, чтобы во главе этих операций стоял только он один.