Борис Соколов - Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи

Двумя годами раньше Георгия, 20 марта 1894 года, у Жуковых родилась дочь Мария, а сын Алеша появился на свет 11 марта 1899 года, когда будущему маршалу исполнилось два года. Алеша, однако, прожил недолго — полтора года. От рождения он был очень слабым — сказался возраст родителей: Устинье под сорок, Константину под шестьдесят. Мать горько плакала и говорила: «А от чего же ребенок будет крепкий? С воды и хлеба, что ли?» Но сама не имела возможности присмотреть за Алешей.

Как и многие крестьяне в ту пору, Устинья поздней осенью и зимой, когда не надо было трудиться в поле, отправлялась на заработки в город. Она возила бакалейные товары из уездного Малоярославца торговцам в Угодский Завод. За поездку зарабатывала не больше рубля двадцати копеек. Жуков вспоминал:

«Мать была физически очень сильным человеком. Она легко поднимала с земли пятипудовые мешки с зерном и переносила их на значительное расстояние. Говорили, что она унаследовала физическую силу от своего отца — моего деда Артема, который подлезал под лошадь и поднимал ее или брал за хвост и одним рывком сажал на круп» (непонятно, правда, зачем дедушка издевался над бедным животным).

Через несколько месяцев после рождения Алеши мать вновь поехала на заработки, хотя, как признает Жуков, «соседи отговаривали ее, советовали поберечь мальчика, который был еще очень слаб и нуждался в материнском молоке. Но угроза голода всей семье заставила мать уехать, и Алеша остался на наше попечение (т. е., на попечение двух детей пяти и семи дет. — Б. С.)… Осенью похоронили его на кладбище в Угодском Заводе. Мы с сестрой, не говоря уже об отце с матерью, очень горевали об Алеше и часто ходили к нему на могилку».

Здесь Георгий Константинович немного сдвинул хронологию событий. В действительности несчастный Алеша умер не в первую свою осень, а во вторую. Он скончался 18 августа 1900 года, в неурожайное, голодное время. Ранее, в апреле того же года, Константин Жуков в числе других нуждающихся получил овес из общинных запасов.

Вопреки тому, что писал Георгий Константинович в анкетах и автобиографиях, Жуковы не были бедняками, а, как и большинство жителей Стрелковки, числились середняками, хотя по меркам, скажем, западноевропейских стран и даже более богатых земледельческих регионов Российской империи, вроде Области Войска Донского, Кубани или Юга Украины, их жизнь надо счесть скудной. Тем не менее в годы коллективизации многих из стрелковских середняков, ничем не отличавшихся по своему имущественному положению от родителей маршала, объявили кулаками и выслали из родных мест.

Середняком считался, в частности, тот, кто не имел недоимок по уплате налогов. В январе 1896 года, перед уходом в Москву на заработки, Константин Жуков полностью заплатил все налоги за предыдущий год в размере 17 рублей 3 копеек. И это тогда, когда недоимки числились почти за половиной жителей деревни. Впервые же недоимка за отцом Георгия Константиновича образовалась только в 1901 году, когда он платил за два тягла — свое и взрослого сына Григория, переселившегося в Москву.

В ухудшении положения Жуковых, как и других стрелковских крестьян, главную роль сыграли не неурожаи 1899–1900 годов, а экономический кризис, разразившийся на рубеже веков. Земля в Калужской губернии родила плохо, так что и в урожайные годы прокормиться с надела не было никакой возможности. Главный доход приносили отхожие промыслы. Например, за 1898 год сапожники-отходники из Стрелковки, к числу которых принадлежал и Константин Артемьевич, заработали в среднем 90 рублей — столько же, сколько и кузнецы, уступив в этом отношении только слесарям. Таких денег тогда вполне хватало для относительно безбедной жизни. Ведь летом того же 1898 года в Угодском Заводе пуд мяса стоил 4 рубля 40 копеек, пуд муки — 2 рубля 50 копеек, яйца — по 2 рубля десяток, а ведро вина — 5 рублей 60 копеек. Однако экономический кризис резко уменьшил спрос на услуги и кузнецов, и сапожников, и слесарей. Заработков стало не хватать. Тут еще часть денег у Жуковых отняла постройка нового дома взамен обвалившегося. И дошло дело до того, что Георгия и его сестру Марию порой соседи вынуждены были подкармливать щами и кашей.

После того, как отец окончательно осел в Стрелковщине, его единственными заказчиками стали такие же бедняки, как и он сам. Жуков вспоминал: «Мать часто ездила в город за грузом, а отец с раннего утра до поздней ночи сапожничал. Заработок его был исключительно мал, так как односельчане из-за нужды редко могли с ним расплатиться. Мать часто ругала отца за то, что он так мало брал за работу».

Несмотря на пристрастие к «зеленому змию», Константин Артемьевич Жуков пользовался уважением среди односельчан. Его не раз избирали представителем Стрелковки на волостной сход и ходатаем по общественным делам. Эти должности отнимали довольно много времени, а жалованья за них не полагалось. Вот когда в конце 1902 года Константина избрали полицейским десятским, низшим полицейским служащим, то за эту должность жалованье, пусть скромное, платили. Кстати, в протоколе об избрании десятских был указан и возраст Жукова — 58 лет, что тоже указывает на 1844-й как год рождения Константина Артемьевича.

Когда Егору исполнилось одиннадцать лет, родители решили, что настала пора сыну ехать в город и самостоятельно зарабатывать на жизнь. И Жуков отправился в Москву. О том, как это произошло, Георгий Константинович оставил запоминающийся рассказ в своих мемуарах; «Отец спросил, какое ремесло думаю изучить. Я ответил, что хочу в типографию. Отец сказал, что у нас нет знакомых, которые могли бы помочь определить меня в типографию. И мать решила, что она будет просить своего брата Михаила взять меня в скорняжную мастерскую. Отец согласился, поскольку скорняки хорошо зарабатывали. Я же был готов на любую работу, лишь бы быть полезным семье.

В июле 1908 года в соседнюю деревню Черная Грязь приехал брат моей матери Михаил Артемьевич Пилихин. О нем стоит сказать несколько слов.

Михаил Пилихин, как и моя мать, рос в бедности. Одиннадцати лет его отдали в ученье в скорняжную мастерскую. Через четыре с половиной года он стал мастером. Михаил был очень бережлив и сумел за несколько лет скопить деньги и открыть свое небольшое дело. Он стал хорошим мастером-меховщиком и приобрел много богатых заказчиков, которых обирал немилосердно.

Пилихин постепенно расширял мастерскую, довел число рабочих-скорняков до восьми человек и, кроме того, постоянно держал еще четырех мальчиков-учеников. Как тех, так и других эксплуатировал беспощадно. Так он сколотил капитал примерно в пятьдесят тысяч рублей».

Здесь мне хочется прервать Жукова для короткого комментария. Мышление у маршала, когда он работал над «Воспоминаниями и размышлениями», было вполне социалистическим. Георгий Константинович, похоже, верил, что его дядя исключительно по природной жадности дерет втридорога со своих заказчиков-богатеев, тогда как отец исключительно по причине добросердечия брал очень мало со своих односельчан. На самом деле в обоих случаях действовал законы рынка. Михаил Пилихин мог брать со своих клиентов ровно столько, сколько они готовы были заплатить с учетом качества работы и скорости исполнения заказа. Если бы мастер заломил втридорога, никто бы не стал у него шить шубы — ведь хороших скорняков в Москве и без Пилихина хватало. Точно также сапожник Константин Жуков не мог требовать с нищих крестьян больше, чем они могли заплатить. Иначе они продолжали бы ходить в рваных сапогах или перешли бы на лапти.