Георгий Гачев - Как я преподавал в Америке

К тому же — и тяга к односложным словам: «стоп энд шоп» — «стой и купи!» — так магазины такие именуются. Некогда американцам полновесное длинное слово произносить. От них в Логос мира пошла тяга к АББРЕВИАТУРАМ — сокращениям слов по первым буквам: США, ЦРУ… И к нам этот американизм после 17-го года перекочевал: ВЦИК, ВЧК, «колхоз» и т. п.

Когда Юзу эту мысль про одоление Времени высказал, он:

— Сэкономят на скорости, а потом сидят у телевизора и теряют часы жизни, глазея на дрянь.

Имя личности пишут на названии фирмы: «Хилтон», «Макдо- нальд»… Всякое предприятие отмечено персональностью. Как у Христа апостолам сказано: заботьтесь, чтобы ваши имена были написаны на небесах, так здесь — на земле, на изделиях…

18. IX.91. Не паникуй, что завтра лекция, а ты не готов (отчасти). Посиди с утра, отмыслись.

Занятия становятся интересны — и мне! Особенно в русской группе. Они побуждают меня передумывать русское, глядя их глазами, — и вот пришел к необходимости после «Медного всадника» дать им русского человека из народа, работягу, крестьянина — и не мог в нашей великой литературе найти чего-то тут крупного. Ну — «Хорь и Калиныч» Тургенева. Восценишь Некрасова: крестьянок дал образы. Потом Горький. Хотя тот быстро на люмпенство поддался, на разрушение. Но все же у него работяги — и Булычов, и Васса… А вообще-то русская литерату- pa — все среди «героев», что ничего на делают, а думают о последних вопросах: как Богом стать или Наполеоном? — а еда и жилье сами, «по щучьему веленью, по моему хотенью», откуда- то берутся.

Нет труда и работяги — такого, как Робинзон или Гулливер, как Торо (строитель дома на Уолдене), как Капитан Ахав или охотники Купера, как персонажи Джека Лондона. Оценишь и советчину — там заговорили люди из народа, люди труда: у Платонова, у Шолохова казаки — сласть пахать, делать… У Толстого есть сенокос в «Анне», но то баловство барина. У Чехова интеллигенты работают — врачи.

А «Медный всадник» когда разбирали и я налегал на сюжет: Государство и человек, Петр и Евгений, — Маша обратила внимание на то, что и царь-то, Петр, бессилен — перед водой. Беспомощно простирает руку (как Ленин на статуях — вперед). Маленько, слабо и Государство — перед Россией, природой, землей сырой, «водоземлей».

Мне пришло в голову — сравнить с «Моби Диком». Капитан Ахав в погоне за Китом — как если бы Евгений охотился на Всадника, а не просто разок пригрозил: «Ужо тебе, строитель чудотворный!..» Но можно и по-иному: Ахав — как Петр: обуздать стихию… И кто там на кого охотится: Человек на Кита — или Кит на Человека?..

А здесь, в Америке, — работяги извека — и не над вечными проблемами Духа, а в Природе, творя жилье и еду — как поэзию деланья. И писатели — не из аристократов, как на Руси, а из работяг, из среднего сословия. А тут все таковые — среднее сословие. И не упрятан Труд в подвал социума, как в России классической.

Советчина ценна тем, что создала среднее сословие: все — и в деревне «хлеборобы», и в городе рабочие, и инженеры-интеллигенты, и «аппаратчики» партийные, хозяйственные «руководители» — среднее сословие…

3.30. Нашел себе промысел: на велосипеде ездя, обнаружил яблони у дороги, с которых падают яблоки, их не собирают, гниют. И вполне хорошие на вкус — даже лучше ухоженных, ибо эти яблоки черви едят — значит, без химии. Повадился я ездить туда с толком: собирать — и в холодильник класть. Теперь все ем их, кожуру счищаю грубую — и вот лопаю.

Вчера там мне встретился мой студент — Адам из Бостона. Я пытался на багажник велосипеда прикрепить сумку с яблоками, но багажник придавливался и нажимал на колеса: он был без крепления с одной стороны, так что лишь без груза нависал.

Пришлось высыпать яблоки. Адам предложил подъехать на своей машине. Мы вернулись на велосипедах, он подъехал к моему дому уже на машине, мы съездили за яблоками. Я предложил и ему набрать себе там (хотя долго колебался: открывать ли ему свой «секрет»?). Но он отказался: «У меня и так много яблок».

Представляю, как ему был смешон я — «профессор», набирающий яблоки из падших и гнилых!..

Все легче перевожу лекции свои. Может, к концу так раскочегарюсь, что сам составлю книгу из них? А пока надо бы на компьютере научиться работать — их туда переписать.

Даже приятно: предвкушаю, как начну сейчас следующую лекцию — про национальную еду — прямо по-английски писать, активизируя выражения, в словарь научительно заглядывая — и все чаще убеждаясь, что я именно это слово и прикидывал…

Звонили из Вашингтона — на «Голос Америки» записывать хотят. Я обмолвился: не пригласят ли в город? Но они — по телефону. Да и неохота разъезжать отсюда — из милого городка уютного, где обжился и своим ритмом живу. Что я там увижу? Внешнее только. А волноваться: аэропорты, не понимать, что от тебя хотят, — зачем мне эти муки?

Миддптаун, 19.IX.91

Дорогие мои любименькие!

Сегодня прочитал 5-ю лекцию по-английски и провел пятое занятие по-русски с другой группой, — и вот уже две с половиной недели прошли работы тут — и месяц, как выехал от нас, и месяц с переворота. Как сейчас там? В первые дни от Сукони- ков смотрели мы, а сейчас тут передают мало. Да и занятия: и читать, и лекции писать, себя переводить на английский — время занято.

А вообще тут жизнь милая, тихая. Еще мне Суконик дал велосипед — и я на часок-другой уезжаю на холмы зеленые, особенно в дни лекций: после них разогнать ум. Там нашел яблони осыпающиеся — и навожу себе яблок.

Сегодня, правда, дождь. Вечером Юз завезет меня к себе на ужин, куда приедет одна из Иняза, Ольга Гришина, и с нею мы передадим письма в Москву. (Машинка барахлит, но чинить тут дорого…)

Преподавать оказалось интересно — ведь всю жизнь я без отклика и обратной связи. А тут — совершенно другие умы, и, встраиваясь в их зрение, начинаю перепонимать и Россию, и советчину. Особенно в русской группе. Там три человека вывезены из России в 5—7-летнем возрасте, другие — учили язык и жили в Союзе по году, еще один — вообще студент из Иркутска, юрист, попросился ко мне ходить. Всего человек 12 — мы сидим и обсуждаем, удивляемся. Сначала я не знал, что с ними делать и как курс строить. Думал: «Национальная образность поэзии русской в сравнении с американской» — и так начал… Но после «Медного всадника» понадобилось мне русского человека из народа найти — и вот сегодня обсуждали «Хоря и Калиныча» Тургенева и «Мороз, Красный нос» Некрасова. Я их зову удивляться — и они хорошо удивляются, так что и мне интересно. На следующее занятие купеческий слой русской жизни ввожу: Островского дал читать — «Грозу». Так что от стихов отхожу: скучно мне сидеть и Тютчева анализировать по образам и звукам.