Карл Кунов - Свинцовый ливень Восточного фронта

Я уже один раз наблюдал типичный случай в Кемптене, который был рядом с границей французского сектора. В один день у меня в комнате оказалась компания — спокойный пожилой джентльмен. Позже я узнал, что он был высоким партийным чиновником и госсекретарем в каком-то министерстве Рейха. Очевидно, он был вовремя предупрежден и перешел из французского сектора в соседнюю американскую зону оккупации. Когда французы хотели забрать его из убежища в сельском доме, он убежал к Кемптен.

Разъяренные из-за провала, французы пошли к жене фермера и угрожали ей сжечь ферму дотла, если партийный чиновник немедленно не вернется в их зону оккупации. Очевидно, он сказал хозяйке, что он должен был пойти в Кемптен в больницу. В отличие от меня, он действительно нуждался в медицинской помощи. Таким образом, испуганная женщина показалась в больнице и пылко просила своего гостя вернуться во французский сектор, что он совсем не намеревался сделать.

Будучи кадровым военным, я не ожидал, что с кем-либо возникнут проблемы, так что я сопроводил женщину к американскому командному пункту и объяснил молодому офицеру, который хорошо говорил по-немецки, что намеревались сделать французы. Уже к этому времени можно было заметить напряженность между французами и американцами. Американцы, к примеру, уже были вынуждены оказывать давление на французов, чтобы те вышли из Штутгарта, временно прекратив им поставки.

Капитан сразу же поехал вместе с напуганной женщиной к ее сельскому дому и, как я несколько позже узнал, энергично отговорил там французов от их затеи. Позже я случайно видел партийного чиновника — на расстоянии — в лагере в Биссенхофене. Он уже был отделен от обычных военнопленных, в отдельном дворе, огороженном колючей проволокой. В этом лагере, к счастью, условия были весьма неплохие, в отличие от многих других лагерей для военнопленных (например, Бад Кройцнах). В нашем лагере у нас были палатки с соломой, чтобы спать, и простая, но адекватная пища.

Я встретил много старых знакомых, даже некоторых из восточнопрусской части, в которой я служил в мирное время, все постаревшие на несколько лет и более высокого звания, чем тогда, когда я их видел последний раз.

В день моего прибытия американцы были только в процессе отделения высоких партийных чиновников от обычных военнопленных. Генералы и офицеры Генерального штаба были в тот же самый день перемещены в недавно подготовленный лагерь через улицу. Позже их содержали в специальных лагерях в течение многих месяцев.

Офицер американской части охраны хотел назначить меня командиром офицерской роты. Я объяснил ему, что, возможно, один из многих представителей администрации с равным или более высоким званием лучше подойдет, и, к моему большому облегчению, он согласился. Несколько дней спустя меня вызвали в тент, где, после краткого допроса, если не было никаких обвинений против них, военнопленные увольнялись со службы в Вермахте.

Американцы с особенным подозрением относились к людям, которые не могли представить свою солдатскую книжку. В Биссенхофене почти все, кто имел книжку и был солдатом в Армии или Люфтваффе, были уволены сразу же. Американец, допрашивавший меня, хотел знать, не был ли Немецкий крест в золоте на моей фотографии в паспорте золотым партийным значком! Совершенно правдиво, я ответил отрицательно, и я был уверен, что он знал это, так или иначе. Тогда он спросил меня о моем отношении к Гитлеру. Мой ответ, что у меня еще не было времени, чтобы подумать об этом, и что, вероятно, займет много времени, чтобы дать ответ здесь и сейчас, казалось, удовлетворил его. Он даже ответил на мою просьбу дать мне страницы моей книжки, содержащие записи о наградах и повышениях, вместо того чтобы бросить их в почти полную коробку… и, в этой неофициальной манере, таким образом был положен конец моей семнадцатилетней службе.

Мои годы на службе не оставили мне времени для самоанализа или размышлений. Теперь, в конце того жизненного периода, мне пришло в голову, что у солдатской жизни есть два лица: напыщенное/патетическое и мистическое/великолепное. Я встречал многих офицеров, кто носил первое лицо, но я также знал очень много солдат и офицеров, кто дорожил вторым.

Мой первый опыт с тем мистическим и великолепным лицом военного существования произошел, когда я был еще рекрутом в Мариенбурге, в Западной Пруссии, в 1928 году. По случаю посещения Вильгельма Гренера, министра обороны Веймарской республики, я участвовал в Grosser Zapfenstreich, или Великой Тату. Эта церемония — одна из самых внушительных в жизни немецкого солдата, и она проводится только в особых случаях. Проведение этой церемонии в чью-то честь считается одной из самых высоких почестей, к которой можно стремиться.

Во всех гарнизонах каждую ночь игрался сигнал Locken [46] Примечание переводчика: Locken — «Призыв в казармы». , оповещавший солдат, что пришло время возвращаться в казармы. Пятнадцать минут спустя начиналась церемония тату. Каждую ночь она обычно исполнялась горнистами или трубачами как сигнал, что все солдаты не на посту или в увольнении должны быть в их казармах к тому времени, как игралась последняя нота.

Великая Тату была, однако, совсем другой церемонией. Было практически невозможно для любого, кто наблюдал ее, не говоря уже о тех, кто участвовал в ней, не быть глубоко тронутым и воодушевленным этой церемонией. В ней участвовал полковой оркестр, вместе с литаврами, дудочками и даже карильонами, а также почетная рота, солдаты на флангах которой несли пылающие факелы. Каждая Великая Тату начиналась в бурном темпе барабанов, затем следовал пронзительный вопль дудочек, который обозначал Locken. Затем следовал призыв к вечерней молитве, обозначаемый игрой Deutschland Uber Alles — государственного гимна, который был, в конце концов, первоначально гимн авторства Гайдна. Затем игрался подбор из нескольких наиболее активных немецких военных мелодий.

Мне всегда больше всего нравился Der Fehrbelliner Reitermarsch, и он почти всегда был частью репертуара оркестра для Великой Тату. Эта мелодия объединяла очень эмоциональные элементы воинской гордости и печального горя. Граф Мольтке (старший), его создатель, должно быть, был очень интуитивным и чувствительным человеком, чтобы быть в состоянии так эффективно отразить эти фундаментальные эмоции в жизни каждого солдата через звуки барабанов, вой дудочек и фанфары труб.

Позади строя прусских гренадеров маршировали барабанщики и горнисты, и не только, чтобы помочь им держать шаг; они также давали сигнал к началу атаки. Много гренадеров было послано в рукопашный бой электризующими звуками горна и барабана, звавшими «Винтовку ниже — готовься к атаке!» [47] Примечание переводчика: «Zum Sturm fallt das Gewehr!» . Этот сигнал также был частью Великой Тату.