Максут Алиханов-Аварский - Поход в Хиву (кавказских отрядов). 1873. Степь и оазис.

— Наши пушки не замолчат до тех пор, коротко ответил генерал, — пока ворота Хивы не будут отворены. Поспешите сделать это, если хотите спасти свой город. Иначе завтра я разнесу его!…

С этим ответом депутация повернула назад и медленно потянулась снова мимо перевязочного пункта…

Солнце уже приближалось к горизонту… У Палван-аты все еще гремели по временам наши орудия… Только небольшая часть пехоты, под начальством Скобелева, оставалась еще у канала и, прикрывая артиллерию, устраивала ей в то же время земляную батарею; остальные войска соединенных отрядов были уже отведены несколько назад и расположены двумя группами, в двух больших садах, недалеко друг от друга… [266]

Наконец, и я перенесен с перевязочного пункта в Кавказский лагерь, где уже ожидали меня джелоемейка, разбитая под тенью деревьев, чистая постель и чай, — все, о чем только можно было мечтать здесь в моем новом положении. Знакомые офицеры обеих отрядов наполнили вскоре мое жилище, и я с удовольствием вспоминаю то дружеское участие, которое они выражали мне один пред другим. В особенности я никогда не забуду братьев Бекузаровых, ухаживавших за мной так, как это делают только самые близкие люди…

Разговор собравшихся у меня вращался, конечно, вокруг событий все еще переживаемого дня.

— Сегодня, надо отдать справедливость, говорил один, — мы «сунулись в воду, не спросясь броду», и поэтому глупейшим образом попали в хивинскую ловушку… Помилуйте! лезть на незнакомую крепость, как кто хотел, без общего плана атаки, безо всякой рекогносцировки, не имея лестниц, не удостоверившись есть ли ворота, где они и в каком состоянии, — на что это похоже!.. Положим, мы в Средней Азии и имеем пред собой противника, с которым очень часто можно шутить, но Хива же все-таки не Мангит и не Ходжали, а мы и к ним подходили с большим военным смыслом, чем сегодня. Досаднее всего, что не подумали о лестницах! По крайней мере, раз уже сунулись, полезли бы на стену и сегодня же блистательно покончили бы с Хивой… [267]

— Совершенно верное подтвердил другой, — и к сожалению, в военном деле всякая ошибка непременно влечет за собой и другую: если бы храбрые Апешеронцы, попавшие на кладбище и под перекрестный огонь в упор, догадались отойти назад после первого же безнаказанного залпа с крепостной ограды, ошибка дня обошлась бы не так дорого… А то они прождали за могилами ровно столько времени, сколько нужно Хивинцам для того, чтобы вновь зарядить свои допотопные ружья… Одна эта ошибка стоила сегодня нескольких офицеров и более двадцати нижних чинов…

Рассуждения в таком роде длились у меня до позднего вечера, пока один из вошедших не дал новое направление разговору, сообщив, что получено письмо от генерала Кауфмана, в котором он извещает, что находится вместе с Туркменским отрядом у Янги-арыка, в семнадцати верстах от Хивы, и соединится с ними завтра, то-есть 29 мая…

Было за полночь. Огни погасли и глубокая тишина давно уже царила в Кавказском лагере. Бодрствовали среди этого всенаполняющего безмолвия ночи только на батарее у Палван-аты, откуда доносился по временам гул орудийного выстрела, вслед за которым огненная полоска, точно вылетая из-за садовой ограды, направлялась к Хиве и рассекала на мгновение темное небо. Опять тишина на несколько минут… новый гул и новый огненный след на темном фоне беззвездной ночи… Бодрствовал и я, [268] прикованный к постели, и среди окружающей тишины безучастно прислушивался к гулу, безучастно взирал на зрелище ночного полета снарядов, чувствуя и лихорадочную слабость, и боль, и утомление, но напрасно стараясь заснуть, пока, измученный, я не принял пред рассветом почти опасную дозу морфия… [269]

Нужно ли говорить, что, надолго прикованный к постели, я не только не мог быть непосредственным свидетелем дальнейших эпизодов нашей экспедиции, но пролежав с лишним два месяца в расстоянии ружейного выстрела от ограды Хивы, мне даже не пришлось быть в этом городе и лично познакомиться с его достопримечательностями. Тем не менее, полагаю не лишним хоть бегло коснуться происходившего в городе и в оазисе за время моего тоскливого лежания.

28 мая, когда кавказцы и оренбуржцы бились под стенами Хивы, главный начальнык экспедиции, генерал-адъютант фон-Кауфман, вместе с [270] туркестанскими войсками, прибыл к селению Янги-арык и, расположившись здесь, в 20 верстах от столицы ханства, просил запиской генерала Веревкина соединиться с ним на следующий день, около 8 часов утра, на берегу канала Палван-ата, верстах в шести от города.

Веревкин не мог исполнить это требование: он и сам был ранен, да и перевозка других раненых представила бы большие затруднения. Поэтому на встречу туркестанцам он отправил на другой день рано утром из обоих отрядов 2 роты, 4 сотни и 2 конных орудия с полковниками Ломакиным и Саранчовым. Колонна эта соединилась с туркестанским отрядом около моста Сари-кепри, верстах в двух от города.

Еще ранее и несколько дальше от города, Кауфман был встречен депутациею Хивинцев, с которою явились также вновь избранный хан Атаджан-тюря и его престарелый дядя, Сеид-Омар. Последний обнажил голову перед генералом и с большим волнением в голосе произнес несколько приветственных фраз, на которые Кауфман ответил требованием безусловной покорности.

— Только в нем, добавил генерал, — вы можете обрести спасение города, населения и имущества. Извольте поэтому немедленно раскрыть Хазараспские ворота, через которые я желаю вступить в город, свезти к ним все ваши орудия и очистить путь к дворцу хана. Даю два часа времени на это. [271]

Люди Атаджана поскакали в город, чтобы исполнить эти требования, а наступающие войска, остановившись в виду города, ожидали истечения назначенного срока, как вдруг со стороны лагеря Кавказцев послышалась целая канонада. Наши орудия пробивали в это время брешь в ограде, через которую около 11 часов утра и ворвалась в город часть Кавказцев со Скобелевым.

Полагая, что быть может канонада вызвана враждебными действиями неугомонных Туркмен, Кауфман послал узнать об этом в городе и в оренбургский лагерь и получил от Веревкина такое разъяснение:

«В Хиве две партии: мирная и враждебная. Последняя ни чьей власти не признает и делала в городе всякие бесчинства. Чтобы разогнать ее и иметь хотя какую-нибудь гарантию против вероломства жителей, я приказал овладеть с боя одними из городских ворот (Шах-абадскими), что и исполнено. Войска, взявшие ворота, заняли оборонительную позицию около них, где и будут ожидать приказания в-пр-ства».