Максут Алиханов-Аварский - Поход в Хиву (кавказских отрядов). 1873. Степь и оазис.

Люди молодые. Бывалые проглядывают только между казаками и конно-иррегулярцами, среди которых не мало испытанных, даже стариков, обвешанных крестами и медалями. Одежда их легкая и как нельзя более приспособленная к степным походам: кепи с фартучком падающим на плечи, рубаха и шаровары, все белое; обувь легкая; на поясном ремне или через плечо разные сосуды для воды, обшитые войлоком; ружье и две сумочки с патронами дополняют все немудрое снаряжение нашего солдата. Все остальное идет на верблюдах.

Проехав по фронту войск, начальник отряда остановился в центре каре и среди воцарившейся торжественной тишины произнес возвышенным и несколько взволнованным голосом:

«Братцы! Большое и трудное дело предстоит нам. Много трудов и тяжелых лишений придется перенести. Но Кавказцам ли, закаленным в [29] многотрудной и славной войне, прошедшим гигантские горы и дремучие леса, остановиться пред какими-либо препятствиями в здешних степях?!. Помолимся Богу, чтоб Он помог нам с честью вернуться на наш дорогой Кавказ!»

Эти простые, но задушевные слова, как нельзя более отвечавшие общему настроению, глубоко запали в душу каждого из присутствовавших. Под их впечатлением люди молились благоговейно, как пред грозною битвой, приготовляясь бодро встретить предстоявшие им неизбежные роковые испытания; молились как в те редкие минуты жизни, когда слышится в воздухе, чувствуется сердцем и смутно сознается приближение еще неведомой грозы.

По окончании молебствия и окропления святою водой, отряд прошел пред начальником под звуки Гунибского марша. Взрывая глубокий песок, загорелые и обросшие офицеры и солдаты шли свободно, с тем особенным видом счастливых людей, которые возвысились в собственных глазах вследствие сознания важности и трудности дела, выпавшего на их долю. Этот бравый молодецкий марш не имел ничего общего с теми стройными церемониалами, которые мы так часто видим на гладко-утоптанных городских площадях, и всю его прелесть составляли не сомкнутость и равнение, которым здесь не было и места, но тот неподдельный, бодрый дух, который, казалось брызжет из каждой пары глаз.

Наконец, с музыкой и песнями вытянулась в [30] степь первая колонна (Авангард из двух рот со взводом кавалерии, под командой капитана Бекузарова, выступил из Киндерли еще 2 апреля и занят устройством полевого укрепления у колодцев Беш-Акты .) из шести рот Апшеронцев и двух сотен казаков, под начальством майора Буравцова. Завидно было смотреть на этих счастливцев, покидавших Киндерли. Оставаясь на месте, мы мысленно провожали колонну, пока вереницы людей и верблюдов не слились в облаках пыли в одну неясную линию и не скрылись за горизонтом.

Вчера утром по тому же направлению выступила вторая колонна , из шести рот, двух сотен, шести орудий и ракетной команды. Несмотря на 409 верблюдов, приданных этой колонне, наши кавалеристы, не исключая и офицеров, отправились пешком, так как принуждены были нагрузить ячменем своих верховых лошадей.

Завтра наконец тронемся и мы, но дождемся ли этого завтра?

Сегодня после ужина наши штабные разошлись по кибиткам ранее обыкновенного, чтоб успеть уложиться и выспаться. С. и я остались вдвоем за бутылкой шипучего, — благо еще есть лед на шкуне, — и наша беседа, странствуя по целому миру, уже не первый раз подходила под самые стены Хивы.

— Надо полагать, дело без штурма не обойдется?

— По всей вероятности… Средне-Азиятцы, как показали Самарканд, Ура-Тюбе, Джизаг, упорно отстаивают свои укрепленные города. [31]

— Так что же? С какими-нибудь охотниками вперед и… пан, или пропал!

— Конечно.

— По рукам?

— Идет!..

«Ребячество», быть может скажете вы. Пусть будет так, но я право радуюсь и тому, что моя натура сохраняет еще способность ребячиться. Чокнулись стаканы, дружеским пожатием руки мы скрепили наше обещание и разошлись. Я вернулся в свою кибитку счастливый, как с любовного свидания. [32]

Около полудня 17-го числа выступила из Киндерли последняя часть отряда — арриергардная рота с орудием и с нею штабный транспорт, то-есть 20 отборных верблюдов, навьюченных нашими вещами. Немного погодя, после небольшого завтрака, за которым было высказано множество надежд и желаний и не менее того выпито шампанского, знаменщик Кабак вынес и развернул белый значок начальника отряда с крупною надписью «Кавказ» и мы сели на лошадей.

Кабак — один из почетных Киргизов, плотный, здоровый и между своими считается красавцем. Его лицо с черною французскою бородкой и с добрыми глазами, способными, впрочем, засверкать порой как у разъяренного тигра, как бы вылито из [33] томпака и потускнело от времени. В нем есть что-то располагающее в его пользу при первой же встрече, и он действительно общий наш любимец. Между прочим говорят, что из уважения к памяти бывшего своего друга и начальника, полковника Рукина, Кабак не задумался устроить поминки на его могиле в то время, когда все Киргизы питали к нам самые враждебные чувства, и здесь, по обычаю своего племени, он роздал бедным несколько верблюдов и отпустил на волю своих невольников. Замечательно благородная черта в характере полудикого номада! О Кабаке вообще рассказывают не мало интересного, но об этом когда-нибудь в другой раз.

Итак, вслед за Кабаком мы сели на лошадей и тронулись в путь в сопровождении полсотни Киргизов и Туркмен, и нескольких казаков. Широкою, изрытою лентой обозначался след наших колонн на гладкой, словно разровненной поверхности глубоких песков. Мы двигались в облаках пыли среди общей тишины, как будто каждый из нас одинаково сознавал и не желал нарушить торжественность этой минуты.

Но недолго длилось молчание. Едва проехали версту, как вдруг испуганные лошади передовых казаков зафыркали и кинулись в стороны: поперек дороги лежал труп верблюда с раскрытым ртом, выпученными глазами и с казенным седлом на спине; еще несколько шагов — другой и третий. Затем на каждой версте по дороге или несколько в [34] стороне от нее, среди то разбросанных, то просыпанных мешков с ячменем и сухарями валялись по несколько павших верблюдов. Некоторые из них еще сохраняли признаки жизни и тогда оглашали воздух раздирающими душу предсмертными криками.

Впечатление на первых порах было самое тяжелое. Самые неутешительные мысли теснились в голову, и некоторые из нас невольно заговорили шепотом о незавидной участи отряда, который взял с собою только крайне необходимое для того, чтобы как-нибудь дойти до хивинских пределов, и теперь на первом же переходе, на первых же верстах принужден бросать по негодности верблюдов часть этих крайне скудных запасов.