Михаил Муров - Записки полярника

«Ворота» в Ледовитый океан были открыты. Впереди перед нами лежала Арктика. Мы уже ощущали ее холодное дыхание. Шашковский по этому поводу шутливо заметил:

— Это потому, что полюс открыть — открыли, а закрыть забыли.

Баренцево море встретило нас враждебно. С утра подул крепкий северо-восточный ветер. Небо затянули тяжелые, словно свинцовые, тучи. Вскоре по поверхности моря заходили беспорядочные, взлохмаченные волны. Начиналась качка. Над мачтами с хищным криком закрутились буревестники.

Настроение членов экспедиции заметно упало. Веселые разговоры и смех словно сдуло первыми порывами ветра. Понемногу все разбрелись по своим каютам и приняли горизонтальное положение на койках.

На палубе остались только члены экипажа. На мостике нес вахту старпом Юрий Константинович Хлебников, именем которого будут названы в будущем острова в Арктике. Матросы протягивали вдоль палубы страховочные леера, задраивали горловины люков и проверяли крепления палубного груза.

К полудню шторм достиг ураганной силы. Он выл, ревел и грохотал. Горизонта не стало видно, а вокруг «Седова» ходили косматые водяные горы. Вихри ветра, срывая их пенистые гребни, неслись куда-то, обволакивая корабль соленой пылью и колючим снегом. Волны с остервенением били в борта судна, обрушивались на палубу, угрожая смыть надстройки и все, что плохо прикреплено.

— Не нравится мне этот шторм. Нагонит много льда из Карского моря! — прокричал мне Визе.

Наступило время обеда, и мы с Владимиром Юльевичем спустились в кают-компанию. Там сидело всего три человека.

— А где же остальные наши сотрапезники? — озабоченно спросил Воронин.

— Я звал всех, но они отказываются, говорят, что больны, — доложил неразлучный спутник капитана буфетчик Иван Ефимович Екимов.

— А у меня, наоборот, разыгрался аппетит при виде пирогов с семушкой, — заметил старший механик Егор Алексеевич Шиповаленков, — очевидно, шторм действует.

В это время в дверях нашей кают-компании появился третий помощник капитана Борис Ефимович Ушаков.

— Сейчас с юта чуть не смыло кинооператора. Его успел схватить кочегар Баев и вместе с аппаратом втащил в кубрик.

— Я должен был запечатлеть шторм, — оправдывался пришедший вслед за Ушаковым Петр Константинович Новицкий. — Это были бы мировые кадры. На просмотре все заболели бы морской болезнью.

— Тут вам не киностудия, — недовольно заметил капитан и ушел к себе в каюту.

Эрнст и я решили после обеда часик-другой вздремнуть и направились к себе. Проходя мимо камбуза, услышали голос кока, ругавшего шторм:

— Ни налить, ни удержать кастрюли... Все ездит, выплескивается, вылетает...

В нашей каюте, где кроме нас «обитали» три представителя прессы, царил хаос. На полу, в воде, как дредноуты, где плавали, а где стояли «на мели» чемоданы, табуреты, опрокинутый стол. Между ними то выплывали, то снова тонули чьи-то тапки, носки и какое-то белье.

Ярость разгулявшейся стихии ощущалась в каюте значительно сильнее, чем на палубе. На койках невозможно было лежать, так как они были сделаны вдоль бортов, а по ним все время, сотрясая корабль, с грохотом били волны.

Когда мы вошли, цепляясь за все, что оказывалось под рукой, с пола силился подняться корреспондент ТАСС Исаак Борисович Экслер, только что выброшенный из койки.

— Какая мучительная пытка эта качка! — жаловался он.

— На море погода всегда назавтра обещает быть лучше, — попытался утешить я.

— Идите на воздух. Плотно пообедайте и выпейте вина... — посоветовал Эрнст.

...Всякий раз, когда корабль кренился на борт, казалось, что это в последний раз и судно вот-вот перевернется. В каюте становилось совсем темно. Но вскоре нос опять поднимался на поверхность и слышно было, как над головой, на полубаке, с шипеньем и клокотаньем бесновалась вода. Ища выхода, она как-то проникала через верхнюю палубу и заливала нашу каюту.

В других каютах было не лучше. Плохо чувствовали себя и рабочие. Они проклинали день и час, когда согласились ехать на Землю Франца-Иосифа.

Тяжело приходилось всей команде судна. Однако хуже всех было кочегарам. Стараясь удержаться на ногах, они пытались забрасывать уголь в топку, но лопаты упрямо поворачивались в сторону. Еще труднее было, когда приходилось чистить топки. Раскаленный шлак рассыпался на палубе. Спасаясь от него и стараясь залить его водой, люди прыгали в полутьме, в горячем пару.

В течение двух суток шторм терзал седовцев. Наконец он начал стихать, небо посветлело. Буря постепенно удалялась на юго-запад. Вскоре лучи солнца, прорываясь сквозь поредевшие облака, радугой заиграли на гребнях волн.

Один за другим стали появляться на палубе бледные, измученные и проголодавшиеся товарищи. За ужином Визе сообщил, что шторм был не менее десяти баллов.

— Ну это еще пустяки, — заметил Отто Юльевич. — Вот на обратном пути, когда пойдем порожняком, тогда нас качнет по-настоящему.

— Неужто будет хуже, чем было? — озадаченно спросил впервые вышедший в море судовой врач Белкин.

— Наступит осень, а это время штормов, — озорно улыбаясь глазами, поддержал Шмидта капитан, — А чего вам теперь бояться? Вы приняли крещение и будете чувствовать себя, как ложка во щах.

Утром 23 июля океан было не узнать. Он дышал спокойно и ровно. Небо очистилось. Солнце весело катилось вдоль горизонта. На корабле началась обычная размеренная жизнь. «Седов» шел со скоростью 9 миль в час. Корреспонденты на машинках отстукивали репортажи о пережитом шторме. Научные работники продолжали свои исследования.

Метеорологические наблюдения не прерывались даже во время шторма. С момента выхода из Архангельска показания приборов снимались каждые четыре часа, независимо от погоды.

Ежедневно с борта ледокола в разных широтах выбрасывали бутылки из толстого стекла. Для того чтобы их в море носило течением, а не ветром, в бутылки наливали столько цемента, чтобы из воды высовывалось лишь горлышко. Внутрь бутылок вкладывали открытки с текстом, напечатанным на нескольких языках. Они содержали просьбу сообщить, где и когда бутылка найдена. На каждой открытке был указан адрес: «СССР. Ленинград, Институт по изучению Севера». Пробки заливали варом, чтобы в бутылки не проникла вода.

Трудно было сказать, когда и в чьи руки попадет наша бутылочная почта. Могло произойти и так, как было с письмом Христофора Колумба, который в 1493 году, во время плавания к берегам Америки, бросил в океан бутылку с посланием королеве Изабелле I. Послание это дошло по адресу, но... лишь в 1852 году, и было вручено королеве Изабелле II.

Однако известен и другой случай, когда бутылка, брошенная у берегов острова Ньюфаундленд в Северной Америке, пересекла тот же Атлантический океан всего за 33 дня. Ее подобрали у берегов Ирландии. В среднем бутылка плыла со скоростью 80 миль в сутки.