Георгий Ушаков - По нехоженой земле

Лучи яркого солнца били прямо в видимую часть ледника. Склон его блестел, переливался, представлялся нам снизу чем-то вроде бесконечно широкого шоссе. Соблазн оказался сильнее здравого смысла, и мы полезли наверх. Так мы нарушили один из основных наших принципов — единство цели — и за это были наказаны.

Отлогий склон глетчера был невдалеке от стоянки. Мы без особых усилий поднялись с загруженными санями. Но сверху мы ничего не увидели вдали: мешали возвышенности ледника, расположенные впереди. Путь оказался покрытым глубоким рыхлым снегом. Увидев свою ошибку, мы, вместо того чтобы вернуться назад, допустили вторую оплошность — принялись искать легкую дорогу на разных высотах ледникового склона и в конце концов ушли от места, где можно было спуститься на берег, настолько далеко, что нам уже показалось нелепым возвращаться назад.

Дальше путь стал еще хуже. Собаки отказались тянуть тонущие в снегу сани. Пришлось впрягаться самим. В результате после невероятно тяжелого двенадцатичасового рабочего дня мы оказались только в 20 километрах от прежней стоянки.

Ночью на возвышенности ледника разыгралась сильная поземка. К утру она стихла, но дороги не улучшила. Чтобы выбраться на морской берег, нам пришлось еще 20 километров пробиваться по глубокому, рыхлому снегу и пенять на себя за необдуманный поступок. Так два дня без особой пользы мы работали до седьмого пота, да еще потеряли при этом хороший переход.

После ночевки на берегу мы были в боевом настроении, намеревались наверстать потерянное и подумывали о переходе не менее чем в 40 километров. Условия для этого как будто складывались благоприятные. Метель, всю ночь крутившая снежный вихрь, улеглась, мела только поземка. Надеясь, что непогода кончилась, мы приготовились к выступлению. Собаки были уже в упряжках. Вдруг южный ветер вновь покрепчал. Снежная пыль опять взметнулась на несколько метров. Некоторое время я колебался — выступать или нет? Но вот по небу поплыли знакомые нам зловещие облака, напоминавшие своей формой чечевицу. Близился настоящий шторм. Благоразумие и трезвый расчет на этот раз одержали верх. До того как шторм разыгрался бы в полную силу, мы смогли бы пройти не более 10—15 километров, а собак при встречном ветре измучили бы не меньше, чем за 50-километровый переход.

Решили выждать на месте. Отпрягли собак, получше закрепили палатку и залезли в спальные мешки. Посвистывание ветра и шорох снежной пыли быстро убаюкали нас. Но через два часа нас разбудил отчаянный вой метели. В конце дня разыгрался настоящий шторм. Даже собаки не решились встать, когда мы резали им пеммикан. Лишь некоторые, приподняв голову, с вожделением смотрели на куски пищи, повизгивали, но не покидали «належанных» мест. Поведение животных было понятным,— ветер и нам не позволял подняться на ноги. Пришлось проползти вдоль ряда собак и каждой вложить ее порцию прямо в пасть. Так, не вставая, наши помощники и поужинали, а мы уползли в палатку, подкрепились супом и снова залезли в мешки.

Новичка могли удручить неудачи, возникшие уже в самом начале похода. Но мы считали себя старыми полярными волками и знали, что задержки иногда неизбежны, однако они не могут решить исхода борьбы.

В 7 часов утра метель все еще бушевала в полную силу, а через три часа наступил полный штиль.

Снежных вихрей словно и не бывало. Арктика вновь выглядела приветливо. По бирюзовому небу катилось золотое полярное солнце, а внизу искрились бесконечные снежные поля. Темно-синие тени только подчеркивали их белизну.

Все дышало какой-то бодростью, зовущей к движению и деятельности. Даже крепкий мороз, щипавший уши, казалось, торопил: «Ну-ну, пошевеливайтесь! Поскорее в путь, пора наверстывать потерянное!»

Около полудня мы откопали наше имущество, заваленное сугробами, а вечером разбили новый лагерь, уже на S5 километров южнее прежнего. Дальше нас почти ничто не задерживало. Правда, еще раз налетела метель. Но ветер не превышал 12 метров в секунду, бил «в борт» и не мог нас остановить. В течение 11 часов мы непрерывно резали снежный поток и прошли 25 километров. А 21 апреля сделали переход в 50 километров, миновали мыс Свердлова, оставили здесь, как и на предыдущих стоянках, запасы на обратный путь и вышли на знакомый мыс, зажатый между двумя ледниками, на котором в прошлогоднем походе увидели первые полярные цветы. Отсюда можно было начать пересечение пролива Шокальского и идти не на юг, а на восток, рассчитывая обойти торошенные льды, в которые мы с Журавлевым забрались в прошлую поездку.

Мы сделали за этот день хороший переход, достигли пролива и, кроме того, заполучили добычу. Мы уже собрались было кормить собак, но в эту минуту в полукилометре от лагеря показался медведь. Первым заметил его среди торосов Ошкуй. Забыв о только что законченном 50-километровом переходе, Ошкуй понесся за зверем. Через минуту он исчез в торошенных льдах. С нас тоже моментально слетела усталость. Спустив еще несколько собак, мы бросились в погоню. Зверь оказался молодым, сильным и изворотливым. Иногда собакам удавалось выгнать его на какой-нибудь торос, но он сейчас же разгонял преследователей и опять мчался дальше в море. Только пробежав больше двух километров, мы увидели его сидящим на вершине небольшого айсберга и одним выстрелом свалили вниз.

При свежевании туши мой нож неожиданно наткнулся на препятствие. Под толстым слоем жира я обнаружил старую трехлинейную пулю. Где медведь получил и сколько носил в своем теле эту памятку встречи с людьми, сказать невозможно. Может быть, летом какой-нибудь неудачливый охотник выстрелил в медведя с борта ледокола, возможно, зверь принес пулю с острова Диксон, с Новой Земли или с Земли Франца-Иосифа. Единственное, о чем свидетельствовала заросшая в сале пуля,— это о том, что у белого медведя нет постоянного места жительства, его не смущают расстояния. Вся Арктика — его вотчина.

Так наши запасы вновь пополнились из кладовой Арктики. Собаки наелись свежего мяса и даже не хотели смотреть на пеммикан. Один лишь Ошкуй не мог воспользоваться результатами своей отваги. В его глазах горела готовность съесть всего медведя, но... у бедняги не раскрывался рот.

На долю этого пса выпадали самые невероятные приключения. В один из первых походов на Северную Землю, когда он отказался работать, я выбросил его из упряжки и махнул на него рукой. Он пропадал 18 суток, скитался где-то во льдах, и бог его ведает, чем кормился. На девятнадцатые сутки Ошкуй заявился домой. Собаки встретили его лаем, как чужого. А когда я вышел на шум, Ошкуй лег на живот, прополз несколько десятков метров, сопровождаемый лающими собаками, и начал лизать мои руки. С тех пор он взялся за работу. В прошлогоднюю распутицу он в походе до костей стер лапы, но после одним из первых восстановил свои силы.