Брайан Бойд - Владимир Набоков: русские годы

Однако больше всего запомнилось Набокову стремление Гиппиуса воспитать из учеников сознательных граждан. Юноша приводил Гиппиуса в бешенство, решительно отказываясь

участвовать в каких-то кружках, где избиралось «правление» и читались исторические рефераты, а впоследствии происходили даже дискуссии на политические темы. Напряженное положение, создавшееся вследствие моего сопротивления этой скуке, этим бесплатным добавлениям к школьному дню, усугублялось тем, что мои общественно настроенные наставники — несомненно прекраснейшие благонамеренные люди — с каким-то изуверским упорством ставили мне в пример деятельность моего отца 23 23 ДБ, 170–171; ПГ, 475–476. .

Политическая активность Владимира Дмитриевича не только не побуждала сына заняться политикой, но и, наоборот, возможно, объясняет его политическую индифферентность. Владимир полностью полагался на отца и с раннего детства считал, что отец всегда прав, — значит, политика — это его дело. Мотивы, которыми Набоков руководствовался в школе, легко объяснимы. Ему просто-напросто не нравились ни групповая деятельность, ни политика, ни тем более всякие «бесплатные добавления» к школьному дню. С любопытством наблюдая за учителями, которые, как он понимал, из самых лучших побуждений с фанатическим упорством травили его, он, наверное, закалился в своем неприятии каких бы то ни было идеологических установок. Если же он нуждался в поддержке, то он мог обратиться к Чехову («Великие художники и писатели должны заниматься политикой лишь постольку, поскольку нужно держать оборону против политики. И без того на свете предостаточно прокуроров и жандармов, чтобы множить их ряды») или к самому Пушкину, на которого, по определению зрелого Набокова, нападали как справа, так и слева: «Притеснения и угнетения могут быть вызваны не только полицейскими законами тиранического правительства, но и… группой политически просвещенных радикальных умов с развитым чувством гражданского долга» 24 24 Заметки к лекциям, АВН. .

Гиппиус был одним из тех, кто каждую минуту ожидает апокалипсиса. В своих публичных лекциях и статьях он пытался пробудить религиозное чувство в современных писателях и противопоставлял радость жизни молодого поколения, непостижимо неуместную в «эти трудные дни» (шел 1913 год), суровости и твердой ответственности поколения старшего. Не удивительно, что он был не в ладах с таким человеком, как Набоков, y которого молодая энергия била через край. Однажды, например, поспорив на десять рублей со своим другом Самуилом Кянджунцевым, что он перепрыгнет через замерзший бассейн в неотапливаемой галерее второго этажа, соединявшей классы и зал, Набоков разбежался, прыгнул и, проломив корку льда, провалился в воду, к удивлению мертвенно-бледной золотой рыбки. Как раз в этот момент и появился Гиппиус. Набоков заявил, что он упал в бассейн совершенно случайно, но Гиппиус, зная, что Набоков неплохо катался на лыжах, сделал логическое заключение, что тот не мог случайно поскользнуться, и немедленно отослал его домой 25 25 Блок А. Собрание сочинений в 8 т., 1960–1963, т. 7: 95, 478–479, 495; письмо С. Розова к ВН от 21 октября 1936; Field, Life, 120–121. .

Теперь у Гиппиуса, который хотел, чтобы юноши оценили серьезность настоящего момента, по крайней мере, были на это некоторые основания. После унизительных военных поражений в начале 1915 года в России появились подозрения, что царь и его министры не способны выиграть войну. Катастрофа в том или ином виде казалась неизбежной. Однако Набоков по-прежнему игнорировал мир политики и оставался равнодушен к нему, несмотря на все призывы Гиппиуса, даже в течение большей части 1917 года. Он не допускал никакого посягательства на свою свободу и свои интересы. Правда, его позиция изменилась, когда его разбудил большевистский переворот и он обнаружил, как легко мир политики может ущемить личную свободу. И после октября 1917 года он в основном оставался безразличен к политике, но была одна политическая проблема, которая заставляла его снова и снова в течение шестидесяти лет браться за перо. В Крыму, полуизгнанником, юный Набоков писал одно стихотворение за другим об утраченной свободе России и кровавых бесчинствах большевистского террора. Зрелым писателем-эмигрантом он в последних двух русских романах со всей страстью обрушился на идеологические установки и принудительный характер советской власти. Стареющим американцем он попытался довести до сознания более широкой аудитории, что не Сталин похоронил Ленина и свободу, которую тот якобы принес, но Ленин сокрушил свободу, завоеванную Россией в феврале 1917 года.

Другие тенишевцы не оставались столь безразличными к проповедям Гиппиуса. В конце 1915 года группа учащихся возродила печатавшийся с помощью мимеографа журнал «Юная мысль». В шестом номере журнала, открывавшем новую серию, была напечатана передовая статья за подписью четырех редакторов, двое из которых учились в тринадцатом семестре, а двое — Кянджунцев и Набоков — в двенадцатом.

Тяжелое время переживает Россия. В страшной борьбе напрягла она все свои силы… Все те, кто верит… что на местах недавних битв взойдут богатые урожаи, что будет победа и за ней расцвет всех сил России, расцвет общественности, кто остро чувствует необходимость сплочения, необходимость единения.

Тенишевцы почувствовали то же самое. Будущей России нужны общественные силы, эти силы должны дать мы, растущее поколение; мы должны войти в жизнь честными гражданами, и в этом нам может и должно помочь товарищеское объединение. Нет у нас этого товарищеского единения… Мы думаем, это объединение, во имя лучших идеалов, возродит позабытые традиции Тенишевского училища, подготовит нас к будущей работе для Великой России, разовьет в нас общественную дисциплину. «Юная мысль» начинает работу объединения. Тенишевцы, кому еще дорого имя Училища, поддержите его! Помогите общему органу Тенишевского училища стать знаменем, объединяющим Тенишевцев… Осуществление этих надежд — работа каждого из нас и всех нас вместе.

В риторике этой статьи явственно слышен голос Гиппиуса. Очевидно, ученики тринадцатого семестра, в котором русский начинал преподавать Гиппиус, попали под его влияние; в отчаянии от апатии учеников более старшего класса, они обратились к тем, кто был на семестр младше и с кем они вместе занимались немецким, предложив Кянджунцеву и Набокову, лучшим в гуманитарных дисциплинах, войти в редакцию литературного журнала [41] Брат Самуила Кянджунцева, Григорий, был одним из редакторов предыдущего номера. .

Однако, хотя имя Набокова и появилось под передовой статьей, у него на все были свои резоны и свой собственный голос, который невозможно было спутать с другими. В шестом номере, который вышел примерно в ноябре 1915 года, появилась первая его публикация — стихотворение под названием «Осень». Другим доказательством его исключительности даже в общем деле служит сообщение в том же номере журнала о футбольном матче между школами, после которого Набоков, выступавший в обычной своей роли одинокого голкипера, был назван наиболее перспективным из новых игроков тенишевской команды. В следующем номере, вышедшем в январе 1916 года, появился первый критический отклик на его работу: будущий философ Сергей Гессен отметил «Осень» как единственное произведение предыдущего номера, заслуживающее особой похвалы. В том же седьмом номере появился набоковский перевод «Декабрьской ночи» Альфреда де Мюссе, сделанный им в декабре 1915 года и посвященный Люсе Шульгиной (гораздо лучший вариант перевода того же стихотворения он опубликует спустя более чем десятилетие). В восьмом номере, выпущенном в феврале 1916 года тем же редакторским составом, было напечатано еще одно стихотворение Набокова — «Цветные стекла» 26 26 № 5 и 7 «Юной мысли» были найдены в ГПБ, № 6 и 8 — в Библиотеке Академии наук Евгением Белодубровским. Вероятно, они сохранились в единственных экземплярах. .