Астра - Изверг своего отечества, или Жизнь потомственного дворянина, первого русского анархиста Михаила Бакунина

Нечаева он приказал запереть пожизненно в самом гнилом из крепостных казематов. Гноить их всех без пощады! Довольно с него выпорхнувшего на волю Бакунина, да и Герцена с его «Колоколом».

«Еще плодоносить способно чрево, которое вынашивало гада!»…

Нечаев погиб через несколько лет от цинги и водянки. Незадолго перед смертью друзья передали ему план побега.

— Средства есть, — сообщали они. — Деньги или для цареубийства или для твоего спасения. Или-или. Выбирай.

— Конечно, для цареубийства. Это принесет больше пользы общему делу, — ответил Сергей Нечаев.

Франко-прусская война разразилась в 1870 году. Немцы рвались к Парижу. Военные поражения французов следовали одно за другим. Народ восстал. Пламя Парижской коммуны охватило столицу, спасая ее от нашествия. Поднялись и другие города.

11 сентября Бакунин появился в Лионе. Наконец-то действие, а не полемика! Народное восстание во время войны — вот спасение с целью разрушения государства! Лихорадочная деятельность, революционное желание в поседелом борце омолодило его, он вновь был в своем элементе, рев восстания бодрил его дух! Город был разбит на кварталы, в каждом свой революционный комитет. На митинге он объявил о том, что все офицеры, получившие чины от прежней власти, разжалованы, начальников следует выбирать, что в городе создан революционный Конвент, а в других городах создаются Комитеты общественного спасения. Бакунин рвется идти на помощь осажденному и восставшему Парижу!

На красной бумаге вывешивались на стенах его распоряжения.

1. Административная и правительственная машина государства отменяется ввиду ее беспомощности.

2. Все учреждения и суды уничтожаются и заменяются народными судами.

3. Уплата налогов и ипотек прекращается. Налоги заменяются контрибуцией с богатых классов. В заключение на всех прокламациях стояли призывы:

— Вдохновленные всеми ужасами опасности… К оружию, граждане!

Он арестовал всех офицеров и коменданта, но видел, что рабочий народ его не поддержал. В скором времени он сам оказался арестованным и запертым в маленькой комнатушке. Как обычно, он был готов к расстрелу, готов был и застрелиться, как готов был к этому всю жизнь!

В конце концов в сломанную дверь просунулся длинный нос его сподвижника.

— Бакунин, вы тут? Скорее, скорее!

Они бежали через Марсель. Там он еще пытался пропагандировать, но уже разочаровался в буржуазии, сдавшей город федералам. Затем морем в Италию, в Локарно, на «Ла Баронату»

— Я поехал, чтобы сражаться и умереть с вами, — написал он друзьям по горячим следам, — а покинул Лион с глубокой грустью и мрачными предчувствиями. Что будет с Францией? Прощай, свобода, прощай, социализм, прощай, народная правда и торжество гуманизма. Ну, не будем больше говорить об этом. Моя совесть подсказывает мне, что я исполнил свой долг до конца. Мои лионские друзья также знают это, а до остального мне нет дела.

Вскоре Лионский суд приговорил его заочно к пожизненному заключению. Которому?

Здесь, на даче, он стал писать замечательные статьи о пролетариате.

Но опоздал.

Плутни в «Интернационале», «нечаевское» дело, неудача в Лионе и множество прегрешений, допущенных в свирепой журнальной распре с Марксом, а главное, разрушительные происки его людей, дали повод для решительных действий. Гаагский конгресс «Интернационала», созванный в 1871 году специально для изгнания Бакунина из организации, принял соответствующее решение. Бакунин отлучен, побит камнями, изнан из всех советов. Он, но не «тайная братия». Наверное, поэтому через год развалился и сам «Интернационал I».

Тяжела рука михаилова!

А «Ла Бароната», приют анархитов-революционеров, все строилась. Уже было ясно, что денег не хватит, что доверчивый Кафиеро беззастенчиво ограблен строителями и почти разорен, и уже начались ссоры.

Вызванная телеграммой к родным в Россию, в Иркутск, Антония с детьми отбыла на два года, уверенная, что в итальянской Швейцарии у нее имеется прекрасный дом.

Бакунин перебрался на время в Женеву.

Привычно вызывая внимание, ровной, легкой и свободной походкой двигался он по улицам в свите из французов, испанцев, русских и сербов, вызывая волнение, точно большой океанский корабль. Его последователи и противники враждовали за место близ него. Дамы готовили ему еду, обшивали, занимали для него деньги. Свободная прекрасная речь его на всех языках, а в конце по-русски, вызывала подобострастное восхищение. О Дрездене, о Сибири, о великих друзьях молодости он рассказывал живо, с подробностями, которые не всегда следовало упоминать. О себе же говорил только приятное, а на дерзкие вопросы отвечал руганью.

Везде он был негласным центром, и, как деспот, не терпел противоречий.

— Вы разрешите мне закурить? — обращался он к самой хорошенькой женщине.

— Ах, конечно, курите, Мишель!

— А почему вы у меня не спросили разрешения? — обижалась другая дама.

— Вот еще! Кажется, я к вам не обращался. Я положительно не могу видеть, как женщина пьет вино и курит!

— Но я не пью и не курю, даже дыма табачного не переношу.

— Все равно.

Исполинский рост и ожирение, калмыцкая внешность, женская улыбка, никогда не сменяемое платье — все прощалось ему, все источало неизъяснимое очарование, все работало на образ народного вождя.

— Бакунин, вам следует почиститься.

— Я не желаю чиститься! — бешеным взглядом посмотрел он. — Кто это тут возле меня, такой чистенький гав…чек?

Восторженные студентки лелеяли его, заботились о его здравии.

— Михаил Александрович, при ожирении нельзя есть макароны с маслом, пить кофе, водку с ликером и варить фрукты в жженке. Поберегите себя.

— Э, нет, матушки мои. Болезнь должна идти своим путем и выйти из тела.

Наконец, через два года жена известила о своем возвращении. Карло Гамбуцци выехал навстречу. Бакунин готовил было гнездышко для любимой женщины на Ла Баронате, но услышал, он не имеет на дачу никакого права. Он-то знал об этом, да как-то не верил, закрывал уши, привык к месту, зато для Антонии это был удар. Можно представить, что за крик учинила она всем обитателям дома, который она считала своим! А чего-чего наслушался сам Мишель… К тому же у него, по обыкновению, не осталось ни копейки денег. Кое-как, с помощью Гамбуцци, удалось пристроить семью на несколько дней. А дальше?

Бакунин пережил ужасную ночь. Он сидел комнате за столом, перед ним лежали часы и револьвер. Он следил за стрелкой. Ровно в четыре часа утра должен прогреметь выстрел, положив конец всем его унижениям, неудачам, страданиям. Ровно в четыре…

Но судьба по-прежнему благоволила ему. «Еще не в этот раз», — как говорят французы… Без четверти четыре приехал гонец Сильвио с тремястами франков в фонд Бакунина. Он привез новость. Болонья на грани восстания! Болонья, Болонья ждет минуты, когда можно явиться вождем и пророком! Туда, туда! Вихрь революции вновь дышит в его старое лицо!