Анатолий Чупринский - Маленькие повести о великих художниках

Слюнкина с усилием потерла лоб. Потом даже головой встряхнула.

— Погоди! Ты женат, ладно, пусть. Но они… Кто они-то? Ты хоть понимаешь, куда ты попал? Ты… в другом веке!!!

— Как не понять, понимаешь. Как тебя увидал, сразу и понял. Не така уж бестолочь.

— Значит… — продолжала Мария. — …их уже нет на свете!

— Тебе нету, мне есть. Ждут оне… ждут… Не могу я так-та… При живой жене…

Тихо скрипнула дверь спальни, на пороге возник сонный Игрец. Начал делать Рожамяте какие-то непонятные знаки.

— Чего тебе? — недовольно спросил Рожамята.

— Мне эта… на двор надобно. — просипел Игрец.

— Тьфу ты! — в сердцах сплюнул Рожамята. — Еще спрашиват.

Игрец застенчиво глядя в пол, на цыпочках прошел мимо них.

— Извиняй, боярыня! — шепнул он Слюнкиной.

Как только дверь за Игрецом закрылась, Рожамята решительно подошел к Марии, взял ее за плечи.

— Давай прощатца, Мария!

— Господи! Почему я такая невезучая! — всхлипнула она.

— Светат скоро. Мне до зари ответ надумать надобно. Как нам жить-та дальше. Я завел, мне ответ держать.

— Не нравлюсь я тебе, да? — прошептала Слюнкина.

— Извиняй, Мария. Не совладал с собой. Уж больно ты красива. Да не в добрый час мы, видать, с тобою стретились. Прощай! Ты така… красива… дух захватыват! Прощай!

— Поцелуй мя! — шепотом попросила она.

Рожамята отрицательно помотал головой.

— Не надо, чево душу-та бередить. Буду помнить тя… до гробовой доски. Прощай!

Мария Слюнкина, громко всхлипнув, подхватила чемодан с баулом и стремительно вышла из Терема.

Не успел Рожамята опуститься на свое место, на лавку посреди гостиной, как открылась дверь спальни, опять появилась Блажная. Уже причесанная, вся какая-то подобранная.

— Ушла что ль? — равнодушно спросила она. И не дождавшись ответа, усмехнулась. — Чем отвадил-та? Про жену, детей набрехал?

Рожамята едва заметно кивнул.

— Взял грех на душу. Пересеклись дорожки, да разошлись…

Блажная походила взад-вперед, осторожно присела рядом.

— У них жизнь-та… — вздохнул Рожамята. — …вся чистая, светлая, нам недоступная! Эх-х! Пожить ба… как оне… хош недельку! А тама и помирать не страшно была ба… — бормотал он.

Вдруг оба замерли, прислушались. Со двора доносилось урчание какого-то зверя. Буквально через мгновение в гостиную ворвался радостный, ликующий Игрец.

— Эта… Миша-а! Миша-та мой… объявилса-а! — кричал он во все горло. — Нашелса-а! По запаху, видать, нашел! Миша мой! Радость-та кака! Миша мой! Кака радость-та!!!

В спальне взвизгнула Чечотка, выскочила в гостиную. Услышав знакомое урчание, вместе с Игрецом, тут же выскочила во двор.

Оттуда донесся довольный рев медведя. В нем слышались даже нотки восторга.

Рожамята неподвижно сидел на лавке, смотрел прямо перед собой в одну точку. Рядом едва слышно всхлипывала Блажная.

Когда на следующее утро Виктор Михайлович, груженый как мул всевозможными свертками, пакетами, (в руках, под мышками, даже в зубах держал!), вернулся в Терем, он застал одного только Митрича, традиционно раздувавшего непокорную печку. По его глубочайшему убеждению, в деревянных домах печи надо топить летом даже чаще, нежели зимой. Чтоб сырость не заводилась.

— Где все? — недоуменно спросил Васнецов.

— Писательша, не знаю, не заходила…

— А наши гости?

— Ушли они. — хмуро отозвался Митрич.

Свертки так и посыпались на пол из рук Виктора Михайловича.

— Куда-а? — потрясенно прошептал он.

— Не знаю. — мотнул головой Митрич. — То ли в Новгород, то ли в Вологду. Слава Богу, медведя своего забрали… Я их боюсь до смерти.

Виктор Михайлович медленно опустился на стул, потер лоб.

— И что теперь будет? — спросил он самого себя.

— Я ба и сам с ними пошел. — отозвался Митрич. — Да года мои уже не те… Да и нога…

Митрич отвернулся и продолжил свое вечное занятие.

Несколько дней Виктор Михайлович скрывал от жены визит гостей. Таил в себе. Наконец, не выдержал. Однажды вечером выложил все во всех подробностях.

Александра слушала внимательно, не перебивала. Когда Виктор Михайлович выговорился, вздохнула с улыбкой.

— Повезло тебе, Витя! Не каждому такое выпадает.

Долго молчали, рассеянно улыбались.

— Как думаешь, Саша! — спросил Васнецов. — Почему они именно меня выбрали?

— Как же ты не понимаешь, — улыбнулась Александра. — Они тебе эстафету передали. Для того и приходили. Среди художников вас, может быть, и есть всего двое. Нестеров, да ты.

Дом-Терем существует и поныне. Сохранился, вопреки разрушительным преобразованиям разнообразных городских властей. Почти в самом центре Москвы, невдалеке от Сухаревской площади, в одном их тихих переулков, (носящем ныне имя художника), стоит деревянный Дом-Терем, Дом-Сказка. Теперь в нем располагается музей русского художника Виктора Васнецова.

Служительницы музея посетителям, (под большим секретом!), могут поведать. В Тереме, особенно лунными ночами, (или в период других мелких катаклизмов. Ну, там, снег в июле. Или радуга в феврале), и поныне случаются странные события. Могут, например, объявится гости из самых разных времен. Надо только исхитриться и подловить подходящий момент.

Охотничья собака Веста люто ненавидела запах масляных красок. Своего хозяина, художника Левитана, любила до самозабвения. И одновременно презирала. Он, видите ли, дня не мог прожить без этих подлых масляных красок.

Ее женская собачья душа постоянно раздиралась на две неравные части. Большую часть заполняла любовь к художнику и страсть к охоте. Сюда же помещалось желание вкусно поесть. Чревоугодие грех, конечно, с этим не поспоришь. Но если люди себе позволяют, то охотничьей собаке, сам Бог велел.

Веста любила хорошо поесть. Здоровое чувство голода сопровождало ее всегда, сколько себя помнила. И на отсутствие аппетита Веста никогда не жаловалась. Правда, ничуть не полнела. Не то, что некоторые собаки, смотреть противно.

В меньшей части души помещалась ненависть к масляным краскам и неприязнь к котам. Зачем их только Бог создал?

Веста обладала фантастическим чутьем. Если б умела, насчитала бы несколько тысяч запахов, которые различала без особого труда. Именно потому, всеми фибрами своей собачьей души, Веста ненавидела масляные краски. Хозяин же постоянно возился с тюбиками, палитрами, кистями… Веста этого понимать не желала.

Где и когда родилась, Веста не помнила. Щенки, как известно, рождаются слепыми. Она помнила только запах. Замечательный запах материнского молока. И еще помнила, было тепло. Очень тепло и уютно. Надежно и безопасно. Рядом с ней постоянно находились ее братики и сестрички. Такие же маленькие и беспомощные.