Анатолий Чупринский - Маленькие повести о великих писателях

Собственно, нельзя сказать «объявился». Объявился как раз Николай Васильевич. Он снял дешевую мансарду на Большой Мещанской, Кот соответственно там уже проживал.

Первое время Николай Васильевич и внимания на хвостатого не обращал. Мало ли котов в Петербурге. Достаточно ночью прислушаться, чтоб убедиться в их неимоверном количестве.

Сидел как-то вечером за очередным сочинением Николай Васильевич, сосредоточенно работал. Пока не услышал у себя за спиной мягкий, приятный голос:

— Непр-равильно…

— Почему это? — машинально спросил Гоголь, совершенно не придавая значения, кому именно принадлежит сей приятный голос.

— Деепр-ричастный обор-рот. Его запятыми выделять надобно…

Николай Васильевич нехотя повернулся и заметил в самом углу комнаты на книжном шкафу кота. Кот, выгнувшись в дугу, царапал когтями обои и хитро поглядывая на писателя одним глазом, упорно настаивал, «… запятыми… запятыми…».

— Послушайте, любезный! Нельзя ли того… оставить обои в покое. Хозяйка будет совершенно недовольной…

— Между нами, котами, говоря… — продолжал хвостатый.

— Что значит, «между нами, котами»? — возмутился Гоголь.

— Не провожу меж нами грани, — самоуверенно проурчал Кот.

— И на том спасибо, — кивнул Гоголь.

— Сочинительство не только ваша привилегия.

Хвостатый сосед перешел к процессу умывания. Приглаживал уши и усы. Как известно, коты чрезвычайно чистоплотны.

— Стало быть, тоже прозой балуетесь, батенька? — обрадованно полюбопытствовал Николай Васильевич.

— И в р-рифму можем… — невозмутимо отвечал Кот. — Ну, там… акростих, сонет. И пр-рочее.

— Как вас звать-величать? — вежливо осведомился Гоголь.

— Селиф-фан! — с достоинством ответствовал Кот. — И советую на будущее. Коты не терпят амикашонства и панибр-ратства. Уважение личности для нас пр-евыше сытости.

Слово за слово. Короче, новоиспеченные знакомые разговорились. И нашли друг в друге немало прелюбопытного.

Кот Селифан, разумеется, не был негром преклонных годов, и потому русским языком владел отменно. Где, у кого выучился? Сие загадка. Прекрасно ориентировался в гиперболах, фразеологизмах и прочих ухищрениях писательской братии. А уж наблюдательности и проницательности было не занимать.

В дальнейшем ума холодные наблюдения Селифана и его сердца горестные заметы не раз давали поразительные толчки перу Николая Васильевича. Друзья-литераторы только руками разводили в изумлении. Таких необычных взглядов на жизнь ни у кого не было.

И как-то постепенно у Николая Васильевича сложилась устойчивая привычка. При каждом, даже незначительном событии, мысленно себя спрашивать: «Что-то об этом Селифан скажет?».

Как только Николай Васильевич усаживался за стол и брал в руки перо, стены его мансарды бесшумно раздвигались, и тесная комнатенка наполнялась шумом и гамом Сорочинской Ярмарки. Толпы самых разных, подчас вовсе незнакомых людей, с животными и птицами, бесцеремонно вваливались на его пятый этаж, ходили туда-сюда, топали ногами и кричали во все горло:

— Кому-у гуся-а! Самый жирный гусь в Малороссии!

— Арбузы-ы! Нежные арбузы-ы!

— А ну, давай на кулаки! — говорил какой-то отец, своему явно провинившемуся сыну. — Посмотрю я, что за человек ты в кулаке!

Успевай, записывай!

Кот Селифан очень неодобрительно реагировал. Даже агрессивно. Пулей взлетал на книжный шкаф и угрожающе шипел на незваных гостей. Но видя, что Николай Васильевич и не думает разгонять подобное нашествие, постепенно успокаивался. Устраивался поудобнее, наблюдал, делал выводы. И как-то незаметно задремывал.

А Николай Васильевич работал. Черкал, комкал страницы, отшвыривал их в сторону. И начинал все заново.

Обычно уже под утро Сорочинская ярмарка постепенно затихала. Люди разбредались кто-куда, животные и птицы погружались в сладостный утренний сон… А Николай Васильевич подходил к окну, настежь распахивал его, вдыхал полной грудью холодный петербургский воздух.

Надо было собираться на службу в департамент.

За несколько недель подобного распорядка Николай Васильевич сильно вымотался, Под глазами появились синие круги. Но на столе возвышалась целая стопка страниц. На первой из них каллиграфическим почерком было выведено.

«Вечера на хуторе близ Диканьки».

Кто-нибудь видел хохочущего кота? Увидеть смеющегося, ухмыляющегося, не фокус. Сколько угодно. А вот хохочущего…

Будучи первым слушателем сочинений Николая Васильевича, кот Селифан распоясывался до невозможности. Заваливался прямо на столе на спину, дрыгал лапами в воздухе и мотал в разные стороны мордой. А из пасти его вырывались уж вовсе неприличные рыдания…

Между прочим, впоследствии новые друзья Николая Васильевича, поэт Жуковский и сам Александр Сергеевич Пушкин, слушая чтение «Вечеров» вели себя аналогично. Поэт Чуковский так же мотал головой и, хохоча, изрыгал изо рта такие звуки, что и Селифан. А сам Пушкин заваливался от смеха на диван и точно так же дрыгал ногами в воздухе. Но это… потом.

Смех, как известно, занятие крайне заразительное. Вроде чиха. Изредка отрываясь от чтения, бросая быстрые взгляды на хохочущего Селифана, Николай Васильевич и сам похохатывал. Но так, скромно, в рамочках. Сдерживая себя. Автору как-то неприлично смеяться над собственным сочинением. Есть в этом что-то… Скромнее надо быть.

Отсмеявшись, Селифан обычно тяжело вздыхал и напрямик высказывал, если что не так. Давал довольно дельные советы, тутподсократить, тут убавить, тут уточнить. Чаще всего Гоголь соглашался, поскольку литературный вкус у Селифана был отменного качества.

Ах! Если б у каждого писателя имелся свой Кот с литературными понятиями. Не погруженный в заботы суетного света.

Как-то незаметно рукопись «Вечеров на хуторе близ Диканьки» разошлась по рукам. Все читавшие одобряли. Только фамилия автора слегка настораживала. Гоголь? Кто таков? Почему не знаем? Но устойчивое положительное, даже восторженное мнение сложилось.

В один из дней в каморку на пятый этаж вбежал лучший друг Саша Данилевский, в юнкерском мундире и прямо с порога бросил:

— Должен сообщить тебе пренеприятное известие! С тобой хочет познакомиться Дельвиг!

И весело рассмеялся. Саша Данилевский потому и был лучшим другом, что умел радоваться успехам товарища.

У юного Николая Васильевича невольно перехватило дыхание. Даже Селифан на своем книжном шкафу проснулся и навострил уши.

Дельвиг! Антон Антонович Дельвиг! Поэт и издатель «Литературной газеты». Лицейский друг самого Пушкина. Ужель сдвинулось? Ужель проклятая полоса полного безысходства кончилась?

В волнении Николай Васильевич бросил взгляд на Селифана. Тот незаметно одобрительно кивнул головой.