Сергей Михеенков - В донесениях не сообщалось...

Ага, думаю, значит, и у них то же самое. Все перепуталось. Наши ушли вперед, а немцы прорвались сюда. Кто кого окружил, непонятно. «Держи связь, Заика, — говорю я соседу. — Наше дело — связь».

И вдруг связь прервалась. Обрыв. Я забеспокоился. Мои товарищи в траншее насмерть бьются, а я тут связь не могу обеспечить. Сейчас, думаю, придет командир роты и скажет: «Что ж ты, Антипов…» Я выскочил из блиндажа, побежал. Пули так и вжикают, землю кругом долбят. Недалеко я пробежал, вижу, вот он, обрыв. Зачистил кончики провода, соединил. И тут, слышу, где-то совсем рядом бьет пулемет. По звуку вроде не наш. Огляделся: на блиндаже НП соседней роты залегли двое немцев и ведут огонь из ручного МГ. Стреляют не в глубину нашей обороны, а вдоль траншеи и в сторону нейтральной полосы. Бой шел уже там, и они, считай, стреляли в спину нашим и по флангам. Самый опасный огонь. Я потянулся за автоматом, но вдруг вспомнил, что впопыхах оставил его в блиндаже.

Пополз за автоматом. Ползу и думаю: Заику убили, вот почему он не вышел на обрыв.

Приполз на свой НП. Так и есть: автомат мой лежит возле телефонного аппарата. Перезарядил полный диск. Но прежде, чем ползти назад, к НП соседней роты, решил проверить, действует ли связь. Ушам своим не поверил: Заика ответил! «Заика! — кричу ему. — На твоем блиндаже немцы сидят!» — «Слышу, — отвечает, — из пулемета лупят». — «Сейчас я подползу и дам очередь из автомата». — «Давай, — говорит, — отвлеки их. А я попробую выползти и гранату кинуть. У меня граната есть. В руке ее держу — на всякий случай».

Но в это время земля вздрогнула, воздух над рощей раскололся, и все поплыло. Гул, скрежет. Ударила наша тяжелая артиллерия. Кто-то из офицеров батальона вызвал огонь на себя. Дым удушливый, едкий, заползает всюду. И вскоре в блиндаже стало нечем дышать.

И вдруг все стихло. Только изредка, в отдалении, постукивали пулеметы. Так ночью стреляют на передовой дежурные, для острастки. Да возле нашей траншеи стонали раненые.

Чуть погодя в землянку ввалился командир роты. Вид у него был такой: немецкий автомат на шее, свой ТТ без кобуры, заткнут прямо под ремень, на животе, лицо черное от копоти и грязного пота. Отдышался, хлебнул воды из котелка, сплюнул ее: «Что у тебя за вода? Кровью пахнет». Какой еще, думаю, кровью? Недавно пил — вода как вода. А глаза у него так и бегают. Никогда его таким не видел. Выругался и спросил: «Связь есть?» — «Так точно, — отвечаю, — есть связь!»

Вечером собрались командиры взводов, стали подсчитывать потери и трофеи. Немцев возле нашей траншеи и на нейтральной полосе оказалось мало. Они, уходя, своих утаскивали. И раненых, и мертвых. Мы же потеряли многих. Кое-кого немцы увели в плен.

Назавтра в репродуктор с той стороны наши пленные стали кричать: «Петь! Переходи к нам! Сдавайся и переходи! Нас тут покормили! Завтра в тыл пойдем работать! Переходи! Хватит воевать! Навоевались!»

По репродукторам, на звук, били наши минометы. Но попадали редко, потому что немцы ловко их маскировали.

— Воевал я с марта сорок второго по май сорок пятого. Долгая у меня война была. Но боев страшнее, чем под Зайцевой горой, не видел.

Помню, подвели нас к ней. Несколько суток — ни крошки во рту. Окопы рыть нельзя. Под снегом — болото, хлябь. В снег зароешься и сидишь. А снег от пули не защита. Но снег был глубокий. И — мороз! А мы в ботинках и обмотках. Холодно — невыносимо. В снегу, в норе своей, надышал так, что сверху закапало. Внизу настелил еловый лапник. И до того у меня ноги замерзли, что терпения уже нет никакого. Что делать?

А перед нашими позициями убитые лежат. До нас в этом снегу другой полк стоял, почти весь полег в атаках. Людей поднимали и поднимали, пока некого уже было поднимать. Прямо перед моей норой, гляжу, лежит боец в валенках. Валенки добротные. В мою сторону так и торчат из-под снега. Дождался я ночи и пополз к нему. Стащил с него валенки. А что делать? Не умирать же от холода. Дивизии, которые до нас шли под Зайцеву гору, обмундированы были прекрасно. Это были полнокровные дивизии. Помню, когда мы стояли во втором эшелоне, в ночь к горе дивизия идет. К обеду следующего дня одни раненые возвращаются, битые-перебитые. Мы им: «Что-то вас, ребята, мало». А они: «Остальные в Шатином болоте остались. Будь оно трижды проклято…»

Сбросил я свои ботинки, переобулся в валенки убитого. То-то и отогрелся.

Убитые лежали перед нашими норами плотно, через пять-семь шагов. Иногда друг на друге. Все поле перед нами в трупах. Как в том поле у князя Игоря: поле-поле, кто тебя, поле, так костьми усыпал?..

Пехота под Зайцевой горой долго не воевала. Если наступали, то через несколько дней или ранен, или убит. Смотришь, рота пошла в атаку. Пошла. Пошла… Мы, минометчики, поддерживаем ее огнем. Чуть погодя — откатились. Немцы ударили изо всех стволов. У них там оборона сильная была и грамотно расположенная. Откатил ась наша рота, а в ней уже и взвода нет. Да и те переранены все, в крови, в бинтах.

И меня ранило под Зайцевой горой, два раза. И оба раза я лечился в госпитале в Калуге.

— Однажды под Кировом чуть не попали в плен. Киров — районный городок недалеко от Зайцевой горы.

Намечалась операция по взятию языка. Пришел комбат и начал нас распекать, что трое суток не можем взять языка. А приказ уже вышел, чтобы не посылать в разведку тех из бойцов и сержантов, чьи семьи были на оккупированной территории. А у нас почти все смоленские да витебские. Несколько раз наши группы пытались перейти линию фронта, но всякий раз эти попытки заканчивались стрельбой на нейтральной полосе и потерями. Пойдут десять — двенадцать, а вернутся шестеро-пятеро и двоих еще раненых на плащ-палатках тащат. Комбат тогда в сердцах и говорит: «Тогда сами идите!»

Мы и пошли. Четыре лейтенанта: Савченко, Кушнеров, Клепсков и я. Я к тому времени уже старшим лейтенантом был.

Пошли лесом.

Стоял июль 1942 года.

Идем. Вдруг слышим, разговор где-то совсем рядом и немцы разговаривают. Смотрим, а там у них линия окопов. Передний край. А нам саперы сказали, что у них тут разрыв, окопов нет. Значит, успели выкопать. Еще бы чуть-чуть, и мы попали бы им в руки. Тут у меня, правду скажу, сердце екнуло, задрожало. Мы залегли — и ползком назад. Ох, как мы ползли! Быстро, не поднимая голов. Метров сто ползли без остановки. Откуда только сила бралась!

Встали потом в лощинке — ноги трясутся. Страх у всех в глазах. Страх нас и спас. Потом, когда отдышались, начали друг над другом смеяться. Выяснять, кто быстрее полз.

— В конце апреля один из стрелковых батальонов нашего 112-го стрелкового полка с тяжелыми боями форсировал по льду небольшую речушку. Названия ее не помню. Это где-то недалеко от станции Барятино нынешней Калужской области. Батальон захватил небольшой плацдарм и закрепился на нем. Но вскоре потеплело, и речка разлилась. Пошел лед. Немцы решили воспользоваться тем, что батальон оказался отрезанным от основных сил, и стали подтягивать к плацдарму свежие силы. Решили сбить наши роты в разлившуюся реку.