Владимир Карпов - Вечный бой

Я представился.

"Ты кто?" - спросил майор. "Лейтенант Ячменев", - отвечаю. "Я специальность спрашиваю". - "Командир пулеметного взвода". - "Не треба. Взводные у меня полностью". "Послушай, - говорит вдруг капитан, - отдай мне его". - "Не отдам. Я у тебя миномет третий день прошу - не даешь". "Миномет, - отвечает капитан, - не дам. Давай на станкач его сменяю".

Я возмутился. Сказал, что не вещь и менять себя не позволю. Если я не нужен, отправьте назад. А майор выкатил на меня удивленные глаза: "Ты, лейтенант, молчи, тебя не спрашивают. Может, ты вообще на передовую боишься? Так я тебя быстро оформлю куда следует". Время тогда было напряженное. Я покорился. Даже выпил с ними за знакомство. Что же, по-твоему, надо было обидеться и с передовой уходить? Нет, я остался, и командиры те отважными людьми оказались... Погибли оба - и майор, и капитан, - грустно сказал Ячменев. - Так что обижаться тебе не следует. Ты приглядись к полковнику Кандыбину, у него есть чему поучиться. Человек он несгибаемый и прямолинейный, его не свернет ни горе, ни беда, ни враг. Он строг, но любит людей. Он все отдал для защиты Родины: и молодость, и здоровье, и семью, и всего себя. И будет стоять на своем командирском посту, пока бьется сердце. Радоваться надо, дорогой товарищ Шатров, что попал в такие руки!

7

Лейтенант Ваганов стоял в прихожей общежития и говорил так, что было слышно во всех комнатах:

- Время - без пятнадцати семь, пошли, ребята, пора!

Из своей комнаты выглянул удивленный Савицкий:

- Куда пора?

- Объявление читал? - спросил Ваганов.

- Какое объявление? - недоумевал Игорь.

- В клубе встреча с ветераном полка старшиной Тимченко.

- Это какой Тимченко? Сверхсрочник, что ли? Завстоловой?

- Он самый.

- Так он перед солдатами будет выступать, мы то зачем пойдем? Для нас по субботам беседы.

- А тебе разве не интересно? Человек со дня формирования полка служит. Вся история части на его глазах прошла. Неужели не любопытно послушать?

Ваганов знал, что компания Берга ни на лекции, ни на беседы, ни на встречи раньше не ходила. Теперь он, как член бюро, считал своей обязанностью - благо живут вместе - вытаскивать на полковые мероприятия и Савицкого, и Ланева, и Шатрова - пусть слушают, ума набираются, это им полезно.

В клубе было многолюдно. Роты подходили строем. Солдаты шумно рассаживались по местам. Играл духовой оркестр. Около сцены бегал Коля Золотницкий, отдавал какие-то распоряжения - сегодня он был организатором встречи. Увидев молодых офицеров, Коля замахал рукой, приглашая их в передние ряды.

Ровно в семь грянул марш, и под его торжественные звуки на сцену вышел старшина Тимченко и все командование полка.

Солдаты весело захлопали в ладоши. Они хорошо знали старшину - каждый день три раза встречались с ним в столовой.

Сегодня старшина был ослепителен. Невзирая на жару, он пришел в парадном мундире. Грудь его была украшена длинным рядом орденов и медалей.

Шатров никогда не думал, что у скромного сверхсрочника, какого-то завстоловой, столько наград.

Алексей рассмотрел ордена Красной Звезды, Славы III степени, медали "За отвагу", "За боевые заслуги" и еще много за взятие городов, за выслугу лет и юбилейных.

Встречу открыл Ячменев. Он коротко, но очень тепло и уважительно рассказал о старшине Тимченко и предоставил ему слово.

Тимченко, красный и потный от жары и волнения, вышел на трибуну. Он вытер лицо носовым платком, покачал головой, словно говоря: "Ну и жарища!"

Солдаты уловили это движение, засмеялись и зааплодировали.

- Товарищи, спасибо, шо вы пригласили меня и захотели послушать, сказал старшина.

Солдаты отозвались на "шо" и украинский акцент старшины веселым оживленным гулом.

Шатров посмотрел на солдат своего взвода, они сидели неподалеку. Все ребята были добродушно-веселы. Только Судаков не понравился Шатрову: он улыбался криво, с явным пренебрежением, его лицо так и говорило: "Тоже мне, лектора нашли!" "Ох и тип! - думал Шатров, глядя на Судакова. - Доберусь я до тебя когда-нибудь!" Шатров давно понял: есть в Судакове что-то нехорошее, даже опасное. В его иронии постоянно сквозит высокомерие и презрение к окружающим. Этот солдат был чем-то очень похож на Берга. Смышленый, развитой, но постоянно себе на уме. Что-то затаил, живет, не раскрываясь людям, считая их просто недостойными своих "оригинальных дум". Лейтенант понимал: нельзя допустить, чтобы Судаков ушел из армии таким же, каким пришел в нее. Но Шатров не знал, как к нему подступиться. Он пока присматривался к солдату, старался его получше изучить.

Тимченко рассказывал о себе. Он давно оторвался от родных украинских земель, и поэтому речь его была русской, но он произносил некоторые слова, переделывая их на украинский манер.

- До войны я работал на заводе в Ново-Краматорске. Прийшов однажды после ночной смены домой. Тихо прийшов, щоб не будить родителей. Поел. Спать лег. И только заснул, будто сон нехороший снится. Стоит надо мной отец и говорит: "Война, сынку, вставай". Долго мне потом так и казалось, шо все происходит во сне. Беженцы идут, как реки людские текут. Завод наш от бомбежки развалился. А там и фронт к городу подошел.

Побиг я в военкомат. Год прибавил, чтобы призвали. Направили меня в Куйбышев. Вот тут как раз и формировался наш полк. Так и получилось, что я с первых дней в нем оказался. Вы не думайте, я не все время возле кухни воевал, - сказал Тимченко, а солдаты опять откликнулись на его слова веселым оживлением. - Я сперва в пехоте был, простым красноармейцем. Но получил ранение под Запорожьем, а потом еще на реке Молочной. Подлечили меня, и доктор сказал: "Обе ноги повреждены, не годен ты для пехоты". Потом спросил: "Пойдешь, солдат, в артиллерию? Там все же кони, глядишь, между боями на лошадке подъедешь. Или в тыловики тебя списать?" "Нет, - говорю, товарищ военврач, в тыл мне рано. Я еще повоюю. Пошлите меня в артиллерию". Вот так я в свой же полк, в батарею сорокапятимиллиметровых пушек попал. Наводчик у нас был пожилой усатый дядько - Гущин. Оглядел он меня, когда я прибыл, и говорит: "Дуже тощий ты, брат, снаряд не подымешь". Я молчал, думал: сейчас прогонит меня с артиллерии. "А скажи, Тимченко, ты когда кашу ешь, остаток бывает или добавку просишь?" - говорит дальше дядько Гущин. "После ранения приходится добавки просить", - честно говорю я и опять тайком думаю: ой, прогонит он меня, подумает, шо я дуже прожорливый. А наводчик вдруг засмеялся и сказал: "Молодец! Я сразу определил, способный ты малый. Ничего, кости мясом обрастут, добрым артиллеристом станешь".

Учил нас дядько Гущин между боями, щоб друг друга в расчете заменить могли. Так объяснял это положение: "На войне продвижение по службе можно быстро получить. Сейчас ты орудийный номер, а через час, глядишь, уже наводчик. Поэтому воспринимайте науку мою, она пригодится". И как в воду глядел наш дядько Гущин. Ранило его вскоре. Отбивали мы сильную атаку пехоты и танков, вот тут его и ударило осколком. Зажал он рану рукой и повалился на землю. Мы кинулись было к нему, а он ругает нас: "Куда с бинтами лезете! Заряжающий, вставай на место наводчика, целься вон тому танку прямо в крест". Заряжающий выстрелил два раза и промазал. Танк идет прямо на нашу огневую позицию. Земля вскидывается от разрывов то сзади, то сбоку. "Эх, плохо я вас учил", - сказал Гущин. Попробовал сам к пушке встать, но заскрипел от боли зубами и опять повалился. Но тут я к прицелу кинулся. Поймал танк в перекрестие - выстрелил. Гляжу и глазам не верю. Танк дрогнул, будто на шо налетел, из щелей слабый дымок пустил, а потом как задымит черной гарью! "Я же говорил, что ты парень способный, похвалил меня Гущин. - Ну-ка, цель вон в этот". Подбил я и другой танк.