Владимир Карпов - Взять живым !

- Гитлер капут!

Темная фигура с поднятыми вверх руками на фоне неугасшего еще неба казалась огромной. Непривычно прозвучали и два слова, брошенные этим немцем. Ромашкин сначала понял их в буквальном смысле - Гитлера нет в живых. "Может, убили при бомбежке?"

- Гитлер капут! Плен, плен! - повторил немец. "Ах, вон в чем дело - в плен сам захотел!"

Опасаясь подвоха, Ромашкин, не имевший до этого встреч с перебежчиками, скомандовал грозно:

- Комен, форвертс! Хенде хох!

Немец понял, послушно пошел к нашей траншее и, как только спустился в нее, прямо-таки по-приятельски улыбнулся Ромашкину...

Допрашивал перебежчика капитан Люленков. Протокол допроса вел Ромашкин. Колокольцев сидел чуть поодаль, занимаясь своими делами.

Перед Ромашкиным лежал стандартный бланк, куда он вписывал лишь ответы немца:

Фамилия: "Мартин Цейнер".

Год рождения: "1916".

Место рождения: "Дрезден".

Образование: "Высшее".

Профессия до службы в армии: "Учитель".

Звание и должность в армии: "Сейчас рядовой, но недавно был фельдфебелем. Служил в охране лагеря для военнопленных. Там и принял решение перейти на вашу сторону. Умышленно нагрубил коменданту гауптману Феттеру, был разжалован в рядовые и отправлен на передовую, чего сам хотел..."

У Цейнера тонкие черные брови, живые веселые глаза, волосы расчесаны на аккуратный, в ниточку, пробор. Хотелось ему верить. Он не походил на тупых солдафонов, которые вскакивают при каждом допросе и на все у них один ответ: "Да, господин офицер!", "Так точно, господин офицер!" Не был он похож и на юлящих хитрецов: "Я человек маленький", "Мое дело выполнять приказ". Этот обо всем рассказывал охотно, достаточно подробно, не подбирал обтекаемых выражений.

- Кто содержался в лагере?

- По инструкции должны были содержаться только военнопленные. Но штатские тоже были. Много штатских.

- Где располагается лагерь?

- Недалеко от Вязьмы.

- Сколько человек там содержалось?

- Когда я прибыл, за проволокой находилось около двадцати тысяч.

- Вы были в постоянной охране?

- Меня прислали туда с командой в тридцать солдат перед началом вашего наступления. Мы получили приказ перегнать пленных подальше в тыл.

- Сколько пленных вы увели из лагеря и куда?

- Тысяч пятнадцать в Шмоленгс.

- Где этот город? В Германии?

- Нет, нет... Это ваш город... Здесь недалеко - Шмоленгс.

- Он говорит о Смоленске, - пояснил Колокольцев, не поднимая головы от своих бумаг.

- Почему вы повели только пятнадцать тысяч? Куда делись остальные?

- Остальные не могли идти. Особенно женщины, старики, раненые. Они остались за проволокой. - Цейнер помолчал, заметно заволновался. Уточнил жестко: - Их добила охрана лагеря, я это видел. Тогда и решил: такое грязное дело не для меня. Охрана ушла вместе с нами, дорогой она занималась тем же. В Шмоленгс мы привели только три тысячи.

- Куда же делись еще двенадцать тысяч?

- Люди были истощены, останавливались, чтобы собраться с силами, иные падали. Их били прикладами, в них стреляли.

- Были случаи побега из колонны?

- Да, однажды человек десять набросились на конвоира, убили его камнем. Забрали автомат и побежали к лесу. Семерых поймали, вернули на дорогу, по которой двигалась колонна, и натравили на них собак. Собаки загрязли их на глазах у всех. А из той группы, с которой шли бежавшие, был расстрелян каждый пятый. Делалось это с ужасающей обыденностью: "На первый - пятый рассчитайсь!.. Пятые номера, двадцать шагов вперед!..

На середину сомкнись! Огонь!.." Остальных предупредили: так будет в каждом подобном случае. А охране гауптман Феттер внушал: "Пленных и арестованных должно быть как можно меньше. Тогда вашим женам и матерям больше еды достанется. Смотрите, сколько этих скотов, они способны сожрать все, даже если держать их впроголодь".

Ромашкин ушел с допроса подавленный. О том, что рассказывал Цейнер, Василий много раз читал в газетах. Да и самому ему не раз приходилось видеть в освобожденных деревнях убитых женщин и детей. Но у него почему-то всегда оставалась ниточка сомнений: может быть, эти люди погибли при бомбежке, артобстреле или от случайной пули? В беспощадное уничтожение оккупантами беззащитных людей Василий окончательно поверил лишь после допроса этого немца. "Он же очевидец! И сгущать краски ему незачем. Мог умолчать о чем-то, что-то преуменьшить, а преувеличивать не мог - сам из оккупантов".

И еще подумалось Ромашкину: "Как странно устроена жизнь - вон там, рядом, всего в нескольких сотнях метров от нас, другие люди, другие законы, другие порядки. Все, что у нас хорошо, правильно, законно, там, наоборот, враждебно, предосудительно, неправомерно. Между ними и нами нет ни пропасти, ни стены до небес. Сидим на одной земле и уничтожаем друг друга. Ну, мы их бьем потому, что они бешеные собаки, людоеды, если их не скрутить, они на всей земле заведут такой порядок, о котором рассказывал Цейнер. Но они-то?! Как они в двадцатом веке выродились в диких зверей? Вот даже Мартин Цейнер ужасается. Он все понял и сам пришел к нам. Да, но когда понял? После Сталинграда? Неужто для того, чтобы человек до конца понял себя, его надо долго и хорошенько лупить?"

* * *

Капитал Люленков подразделял пленных немцев на "фанатиков", "мыслящих" и "размазню".

"Фанатики" преобладали в первые месяцы войны. На допросах они кричали "Хайль Гитлер!" и грозились всех повесить, когда Великая Германия завоюет Россию.

С "мыслящими" Люленков впервые встретился после нашей победы под Москвой. Эти на допросах сокрушенно покачивали головами, показания давали покорно и почти всегда точные.

"Размазня" густо потекла после разгрома шестой немецкой армии под Сталинградом. Пленные из этой категории вытягивались в струнку, угодничали и плели такие басни, что это было хуже любой преднамеренной дезинформации. Люленков не любил "размазню".

У начальника полковой разведки постепенно сложилась своя, почти безотказная метода ведения допросов.

- Ваше имя, фамилия? - спрашивал он и не столько прислушивался к ответу на этот первый вопрос, сколько следил за реакцией пленного, чтобы сразу определить, кто же стоит перед ним: "фанатик", "мыслящий" или "размазня"?

Только что добытый Ромашкиным "язык" поначалу повел себя не очень определенно. Услышав первый вопрос, он вскочил со своего места довольно резво, но ответил без особого подобострастия:

- Рядовой Франц Дитцер.

- Номера вашей дивизии, полка, батальона, роты?

Пленный замялся, потерял строевую выправку: его спрашивали о том, что является военной тайной. Он оглянулся - не стоит ли кто-нибудь сзади, готовый ударить? Позади никого не оказалось.

- Я жду! - строго напомнил капитан.

- Сто девяносто седьмая дивизия, триста тридцать второй полк, второй батальон, пятая пехотная рота, - последовал вялый ответ.