Валерий Сафонов - Не Сволочи, или Дети-разведчики в тылу врага

Командир посмотрел на ребят. Ваня лежал на полке с закрытыми глазами. Чувствовалось, что он не спит, а усиленно о чем-то думает. Петя возился около печки с деревянной бадьей с грустным видом. Выбил ногой одну из досок, и вскоре разобранная бадья полыхала в печке. Не разговаривая, мальчик долго смотрел на бушующий огонь в топке. С виноватой улыбкой он не раз пытался заговорить с Кузьминым, но никак не мог решиться. Наконец он не выдержал и спросил:

— Командир, вы верите мне с Ваней?

Кузьмин удивленно остановился около Пети и обнял его за плечи. Пацан прислонился к его широкой груди, обтянутой серым свитером, и неожиданно заплакал. На полке раздался стон Голубцова. Он приподнял голову и слабым голосом сказал:

— Не валяй дурака, Петька. Ишь, слезы распустил, как девчонка. Думаешь, не понятно, почему ты задал этот вопрос?

Ваня с трудом повернулся на бок и продолжил:

— Я отвечу тебе. Ты думаешь так: друзья мои битые и перебитые, а я немцами почти не тронутый, только раз получил пинок под зад. Тебя это угнетает. Боишься, что мы заподозрим тебя в связях с фашистами. А врагу нашему только это и надо. Они ждут, чтобы у нас начались распри. Тогда им легче будет справиться с нами. Нет, Петенька, я уверен в тебе. Думаю, и командир такого же мнения…

Кузьмин обнял мальчика:

— Дурачок ты, Петя. У меня и в мыслях ничего такого не было. Это очень хорошо, что один из нас с целыми руками и ногами.

Петя радостно вздохнул и подбросил последние доски бадьи в печку. Голубцов взмахом руки подозвал друзей, и они уселись с ним на полке. Ваня тяжело застонал, а затем тихо произнес:

— Мороз-то ночью все крепчает и крепчает…

Тут он рассмеялся:

— Да не смотри на меня так, командир. Я не в бреду, а в полном сознании. Мороз наш союзник. Чем крепче он будет, тем лучше для нас. Прошлой ночью из-за болей в ноге я никак не мог заснуть. Когда у нас восстановилась тишина, слышу, часовой потоптался около банной двери, подпер ее бревном, и потихоньку ноги его поскрипели по снегу к деревне. Вернулся он перед самым рассветом. Кумекаете, для чего вам говорю?

Он посмотрел на своих товарищей. Кузьмин с радостью схватил за плечи Голубцова, что тот даже застонал. Затем он набросил на ноги Вани пальто и быстро произнес:

— Я понял тебя, Ванюша. Мы сегодня проверим и, если уйдет часовой, попробуем открыть дверь, а там ищи ветра в поле.

Ваня съежился, тяжело вздохнул и твердо сказал:

— Только давайте, ребята, договоримся, что я с вами не пойду. С моей ногой буду для вас обузой.

Петя и командир вскочили с полки и с осуждением смотрели на Голубцова. А он совсем спокойно продолжал:

— Со мной вы тут же будете схвачены фашистами. Пустят они собак по следу, и мы вряд ли успеем добраться до линии фронта.

Петя возмущенно посмотрел на Ваню, в запальчивости произнес:

— И это называется друг. Да я без тебя никуда отсюда не пойду, запомни раз и навсегда. Разве можно будет спокойно жить после этого?

Тут Кузьмин миролюбиво встрянул в этот спор:

— Ладно, ребята, не будем спорить. Дверь на замке, да и часовой поскрипывает на снегу. Мы же, как те охотники, которые, не убив медведя, уже делят его шкуру. Подождем немного…

Он загадочно подмигнул Пете. Мальчик, поняв, что Ваню они не бросят в бане, тихо произнес:

— Наш командир, как всегда, прав. Подождем, когда покинет свой пост гитлеровец. А теперь, ребята, ша… Замрем…

Ждать им пришлось около часа. Вот часовой, поскрипывая сапогами по снегу, подошел к двери и затаился. Минут пять он стоял и прислушивался, что делается в бане. Там стояла тишина. Гитлеровец, прислонив бревно к двери, не спеша пошел по тропинке в деревню. Разведчики подождали еще полчаса, а затем Кузьмин и Петя вскочили и принялись расшатывать дверь. Командир с разбега бросился на нее всем телом, но она не поддавалась ни на сантиметр. Тогда Ваня предложил оторвать с полки, на которой он лежал, доску и использовать ее в качестве рычага. Доску оторвали быстро, но вот подсунуть ее между полом и дверью или в какое-нибудь другое место им не удалось. Попробовали оторвать доски с потолка, но щелей, за которые можно было бы ухватиться, не было. В этой бане все было сработано капитально, на долгие годы.

Со слезами на глазах Петя уселся рядом с Голубцовым. Кузьмин, тяжело дыша, продолжал раз за разом бомбить своим телом неподдающуюся дубовую дверь. Ваня взял за руку Петю и подбадривающим голосом произнес:

— Не расстраивайся, Петушок, еще не все потеряно.

И уже громче добавил:

— Командир, есть еще один вариант.

Кузьмин, готовый уже в очередной раз с яростью броситься на неприступную дверь, резко остановился, вытер пот и, массажируя ловко пальцами плечо, которым он бил в дверь, быстро спросил:

— Давай, Ваня, выкладывай свой вариант…

Голубцов зашевелился, лицо его исказилось от нестерпимой боли, он застонал. Петя помог ему поудобнее уложить на полке сломанную ногу. Ивану стало легче.

— Ты не кипятись, командир, садись. Все равно уже поздно. Скоро появится часовой.

Кузьмин быстро взглянул в окошко:

— Уже утро…

Он подсел к друзьям, а Голубцов продолжал:

— Вариант этот только для Пети, командир, — мы с тобой в эту дыру не пролезем.

Кузьмин моментально смерил своим локтем плечи мальчика и подошел к окошку. Прислонив к нему локоть, он покачал головой и несколько разочарованно произнес:

— Нет, и Петя в него вряд ли пролезет, но надо обязательно попробовать.

Петя сидел не шевелясь, словно все это его не касалось. Он твердо решил: из бани один, без друзей, не уйдет. Тут Ваня толкнул его в бок:

— Выше нос, Петька. Слышь, хрустит снежок… Часовой… Теперь пробовать будем только ночью… Конечно, если гитлеровцы нас до этого не расстреляют. Не забыли, фашисты нам сегодня организуют встречу с какой-то важной персоной.

К удивлению разведчиков, в это утро их впервые накормили. Двое гитлеровцев, ворвавшихся в баню, словно летний вихрь, бросили на полку к Ване, как собаке, буханку хлеба из отрубей и еще из какой-то смеси, похожей на опилки. Около дверей с грохотом поставили на пол небольшой железный термос. Жестикулируя руками, немцы показали на рот: жрите, мол, быстрей — и, рассмеявшись, ушли. Хлопнула дубовая дверь, раздался лязг замка, воцарилась тишина, изредка нарушаемая шагами часового. Петя потянул на себя тугую ручку — крышка термоса под напором пара резко поддалась вверх. Тут же по бане распространился запах картофеля и еще каких-то очень знакомых ему овощей. Мальчик повел носом, пытаясь определить, чем же накормят их фашисты, кроме картофеля. И тут он вспомнил этот запах: то был запах брюквы, которую мама часто варила для свиней.

А Кузьмин уже вытаскивал из голенища своего потрепанного сапога простую солдатскую алюминиевую ложку, на ручке которой были выгравированы большие буквы «Н.К.». Он хлопнул ложкой несколько раз по своей твердой широкой ладони, а затем посмотрел на нее и подумал: «Да ведь это мой единственный предмет, который остался у меня еще с той, теперь уже такой далекой, довоенной поры. Эту ложку я получил еще в 1940 году в Прибалтийском особом военном округе в первый день своей срочной службы. Тогда я и вырезал на ней начальные буквы своего имени и фамилии. С тех пор я с ней больше и не расставался. С ней прошел курс молодого бойца и стал помощником командира взвода. В первый же день войны ходил с ней в первую свою атаку против гитлеровцев. Раненным попал с ней в плен к фашистам. Ложкой этой хлебал я разное фашистское пойло, которым кормили советских военнопленных в лагере под Каунасом. С ней я бежал из этого лагеря и скрывался от гитлеровских ищеек на хуторе у симпатичной литовки Альдоны, трудную фамилию которой я забыл, к великому своему сожалению. Это она кормила меня цеппелинами и другими литовскими национальными кушаньями, которые помогли мне восстановить силы. С ложкой этой я затем долго пробирался по фашистским тылам, пока, наконец, 14 августа 1941 года не перешел к своим в районе Луги. Прошел спецпроверку, а потом разведпоходы по гитлеровским тылам, и всегда ты со мной, моя солдатская многострадальная ложка, талисман ты мой верный… Вот и сейчас ты поможешь нам расправиться с этой бурдой, которую принесли немцы. Может, отказаться от нее? Нет, нельзя. Уже двое суток ничего не ели. Силы нам нужны… Еще рано нам с тобой сдаваться».