Самуил Зархий - Наркомпуть Ф. Дзержинский

— А как на практике будет осуществляться эта связь? — спросил Грунин. — Кого по вашему следовало бы ввести в состав правлений дорог?

— Конечно, не только транспортников и среди них начальника дороги, но и опытных работников, сведущих в делах промышленности и земледелия. Я имею в виду тех хозяйственников, от которых мы зависим, в помощи которых дорога нуждается и которые сами заинтересованы в ее успешной работе.

— Феликс Эдмундович! А как оценивают авторы письма ваши предложения? — задал вопрос Благонравов.

— Они пишут, что мой проект реформы не дает выхода из тяжелого положения, — тихо промолвил Дзержинский, на минутку задумался, а затем снова заговорил убежденно и страстно:

— Если бы они поглубже вдумались в суть моих предложений, выслушали меня самого, то убедились бы в моей правоте. То, что я вношу на рассмотрение ЦК партии, это не абстрактные мысли, не бюрократические рецепты. Если бы они знали положение на транспорте не по очковтирательским докладам, а по личным наблюдениям, если бы они окунулись в самую гущу жизни, как я в Сибири, то в моем письме в ЦК они услышали бы голос страдающего транспорта. Это же факт, что никто из нас не видел в округе ни одной попытки применения начал хозяйственного расчета. А сколько мы об этом говорим? Зато всюду и везде множество явлений раз-зала, разложения, хищничества, расточительности, инертности, иждивенческих настроений…

Но вот в голосе народного комиссара, звучавшем глубокой болью за беды транспорта, послышались суровые ноты. Он открыто бросал вызов тем, кто, не видя грозящей опасности, предпочитает плыть по течению, без руля и без ветрил. Он ставил вопрос принципиально:

— Я смотрю правде в глаза — под нашими ногами пропасть. Но я вижу, как ее обойти, как ее избежать. Поэтому я не могу мириться с гибельным, узковедомственным подходом к делу и мне придется повести драку в самой коллегии.

После минутной паузы Дзержинский добавил:

— Вернусь скоро, повоюем!

Произнося эти слова, Феликс Эдмундович выпрямился во весь свой высокий рост. Тонкие черты его худощавого лица заострились. Глаза зажглись боевым огнем.

Но вот он немного успокоился, овладел собой и тихо заметил:

— Хватит об этом. Займемся текущими делами. Какие у вас ко мне вопросы?

Но собеседники молчали. Они по-прежнему находились под влиянием его огневой речи. Да и сам Дзержинский еще не остыл от волнения. Он мысленно продолжал воевать со своими московскими оппонентами. Вслух же проронил полные внутренней убежденности слова:

— Ничего! Мое двухмесячное пребывание на железных дорогах Сибири не прошло даром. Как нарком путей сообщения я здесь многому, очень многому научился. Теперь уже не так-то легко будет втирать мне очки «благополучными» докладами.

Поезд плавно отошел от Омского вокзала. Дзержинский, закурив папиросу, стал разбирать недавно привезенную фельдъегерем почту. На одном из конвертов он увидел адрес, написанный рукой жены. Зося, как всегда, кратко писала о себе, своей работе и очень подробно о Ясике, о том, как он учится в школе, готовит дома уроки, а затем со своим Дружком Чесеком вместе проводит время, катается на коньках…

Обстоятельства всегда складывались так, что он очень, очень мало времени мог уделять Ясику. И он тут же написал ему короткое ласковое письмо.

Мысленно повидавшись с сыном, Феликс Эдмундович взялся за письмо к жене:

«Зося, дорогая моя!

…Уже поздняя ночь — только сейчас я закончил чтение писем из Москвы. Я хочу сейчас же написать тебе, так как завтра у меня не будет времени. Я еду всего на один день в Новониколаевск — обсудить дела с Ревкомом.

У нас огромные трудности. Когда работа округа, казалось, начинала входить в норму, метели и снежные бураны опять дезорганизовали работу. А в недалекой перспективе новая угроза — продовольствия, оказывается, меньше, чем предполагалось. Я не могу разорваться на части и все предвидеть, а заменить знания и опыт энергией нельзя».

Дзержинский снова закурил папиросу и подумал: «Зося интересуется, к каким выводам я пришел, столкнувшись с сибирской действительностью. Поездка, несомненно, обнажила наши больные места и подсказала методы лечения».

«…Когда я вернусь, — продолжал он, — то мне не хотелось бы, чтобы текущие дела, как обычно, поглотили меня целиком — взяли меня в плен. Ибо сибирский опыт показал мне основные недостатки в нашей системе управления — их необходимо устранить. Без длительной борьбы это не удастся…»

Феликс Эдмундович сделал глубокую затяжку, медленно выпустил дым. Немного подумав, он в нескольких словах выразил свою твердую решимость добиваться победы нового:

«Я только теперь глубже погрузился в жизнь и хочу бороться за эту жизнь…»

Вспомнилось, как на одном из последних совещаний экспедиции кто-то из специалистов робко, как будто между прочим, спросил, сколько времени предполагает нарком еще пробыть в Сибири.

И Феликс Эдмундович написал жене:

«Среди моих товарищей и сотрудников заметно желание вернуться поскорее. Их измучила непрерывная работа и оторванность от семей. Я должен был обратиться к ним с напоминанием, что Москва ожидает не нас, а хлеб от нас. Они восприняли эти слова и работают самоотверженно. Даже „специалисты“ и те, насколько могут, напрягают силы. Мы сжились друг с другом… И я вижу, как здесь без комиссаров и специалисты становятся иными. Институт комиссаров у нас в НКПС уже изжил себя, и надо будет ликвидировать его поскорее.

Но довольно об этом».

Заканчивая письмо, Феликс Эдмундович в нескольких словах передал свое душевное состояние:

«Я живу теперь лихорадочно. Сплю плохо, все время беспокоят меня мысли — я ищу выхода, решения задач».

Он уже хотел подписаться, но, перечитав последние строки, пожалел о сказанном в них — о лихорадочной жизни, бессоннице и тяжелых раздумьях. Зачем волновать Зосю, она и так все время беспокоится. Зачеркнуть последние строки? Нехорошо получится. Но не переписывать же из-за этого все письмо. И он наскоро добавил три утешительных, но мало убедительных для жены слова:

«Однако я здоров…»

Дзержинский встал со стула, потянулся, потушил свет и зашел в свое купе. Не спеша постелил и лег. «Спать!», — приказал себе и закрыл глаза. Долго лежал он, но желанный сон не приходил. Мысли, как волны в неспокойном море, непрерывно сталкивались друг с другом.

«Неужели на складах Кулунды действительно меньше хлеба, чем указывалось в сводках?.. В Новониколаевске надо будет договориться, чтобы муку здесь выдавали вовремя. Рабочие не могут понять, почему в Сибири, где есть хлеб, они не могут своевременно получать положенный им паек».

Причина, вызвавшая мою поездку в Сибирь, была неподготовленность сибирского транспорта к выполнению боевого задания по вывозу продовольствия и семенных грузов… Транспорт оказался в очень тяжелом состоянии… Все же все семенные и мясные погрузки транспорт выполнил на 100 % и в заданный срок.