Владимир Томсинов - Аракчеев

Алексей рано стал привлекаться матерью к работе по хозяйству, приучаться к чистоте и порядку. Сама набожная до крайности, Елисавета Андреевна и сыновей своих стремилась воспитать в строгом религиозном духе. Она постоянно брала их с собою в церковь, которую посещала аккуратно, не пропуская ни обедни, ни вечерни. Учила молитвам, внушала уважение к нормам христианской этики.

И уроки матери не проходили для Алексея бесследно. В нем рано появились и трудолюбие, и привычка к порядку, и редкая в его возрасте бережливость в одежде и обуви. Мальчик был не по годам серьезным и не проявлял свойственной детям склонности к шалостям и озорству.

Когда Алексей подрос, Андрей Андреевич задумался о его будущем.

Сыновей Андрея и Петра он решил пустить по военной стезе, Алексея же ему захотелось определить на гражданскую службу. Став взрослым и выйдя в большие чины по военной службе, Алексей Аракчеев будет часто вспоминать о ждавшей его канцелярской жизни. «Да, братец, — скажет он в разговоре с Фаддеем Булгариным, — я по себе знаю, как судьба располагает человеком и как малейшее обстоятельство может иметь влияние на всю жизнь. Отец мой, бедный дворянин, не прочил меня в военную службу. У нас был родственник в Москве, к которому меня хотели выслать, потому что он обещал записать меня в какую-то канцелярию. Из меня хотели сделать подьячего, то есть доставить мне средства к снискиванию пропитания пером и крючками. Не имея понятия ни о какой службе, я даже не думал прекословить отцу».

Вообще гражданская служба в России вплоть до начала XIX века не считалась среди дворян привлекательной. Дворянские дети шли обыкновенно в армию, а российские канцелярии, неудержимо разраставшиеся в числе и размерах, пополнялись более лицами недворянского происхождения — часто выходцами из духовенства, выпускниками духовных семинарий [46]. Главной причиной, по которой Андрей Андреевич решился нарушить традицию и отдать своего старшего сына в гражданскую службу, была, по всей видимости, его относительная бедность.

Двадцать с лишним душ крепостных крестьян, которых Андрей Андреевич имел в своем владении, обеспечивали при надлежащей бережливости вполне сносное существование его семье, но чтобы вывести в офицеры троих сыновей, этого было маловато. К тому же хозяйство Аракчеевых, как и других мелкопоместных дворян, являлось всецело натуральным, а для сыновей, пошедших в офицеры, надобны были деньги, и немалые. Служивший в свои молодые годы в лейб-гвардии Преображенском полку в Петербурге, Андрей Андреевич хорошо знал это. Вот почему он был серьезно настроен отдать одного из своих сыновей на службу в канцелярию. Почему его выбор пал на старшего из них, можно только гадать.

Дабы научить Алексея чтению, письму и элементарным правилам арифметики, Андрей Андреевич нанял за натуральную плату рожью и овсом местного священнослужителя.

Ближайшая от Гарусово (на расстоянии не более двух километров) церковь находилась в селе Тихомандрицы. Это был храм Пресвятой Богородицы. Его настоятелем в конце 70-х — начале 80-х годов XVIII века являлся Павел Максимович Соколов — родной дед Дмитрия Ивановича Менделеева. В 1783 году у него родился сын Иван, отец великого русского ученого. Фамилию Менделеев первым стал носить именно Иван Павлович. Это была фамилия одной из семей удомельских дворян [47]. Иван взял ее себе во время обучения в Тверской духовной семинарии. В 1804–1807 годах он учился в Главном Педагогическом институте в Петербурге, а потом всю жизнь преподавал и директорствовал в гимназиях. Скорее всего именно Иван Менделеев рассказал некоему И. К. Т. историю о том, как его отец — Павел Максимович Соколов — учил русской грамматике и арифметике юного Алексея Аракчеева и как однажды во времена, когда его ученик стал графом и влиятельным сановником, посоветовал своему сыну обратиться к нему за помощью. И якобы Иван Павлович действительно обращался к графу Аракчееву с какой-то просьбой, но получил отказ и «компенсацию» в 2 рубля серебром. Впоследствии этот И. К. Т. опубликовал в одном из номеров журнала «Природа и люди» биографический очерк о Д. И. Менделееве, в котором и поведал данную историю [48].

Сам граф Аракчеев говорил Фаддею Булгарину о том, что до поступления в кадеты он знал только «русскую грамоту и четыре правила арифметики». «Единственными моими учителями, — добавлял он, — были отец мой и дьячек». О дьячке, обучавшем его грамоте и арифметике, Алексей Андреевич неоднократно сообщал и своим подчиненным по службе, так что слова эти превратились у него со временем в своеобразную поговорку. Если действительно Алексея Аракчеева учил грамоте и арифметике родной дед Д. И. Менделеева П. М. Соколов, то граф (сознательно или по незнанию) принижал сан первого своего учителя. Но вполне может быть, что Павел Максимович в то время, когда учил Алексея, не был еще настоятелем храма и даже не принял еще священнического сана, то есть был диаконом. А возможно, и вовсе не Соколов учил мальчика грамоте с арифметикой, а кто-то другой. Любопытно, что по «Словарю живого великорусского языка» Владимира Даля «дьячек» — в тверском говоре — это и есть «учитель грамоты».

Как бы то ни было, Алексей, отданный своим отцом в обучение азам грамоты и арифметике, стал учиться с охотой. Особенно понравилась ему арифметика. Занятия ею стали любимым его развлечением. За короткое время мальчик овладел навыками сложения, вычитания, умножения и деления в такой степени, что как будто даже превзошел в них своего учителя. Однако главное для канцеляриста качество — умение красиво писать — не давалось Алексею. Отец, внимательно следивший за учебой сына, весьма огорчался этим. «Какой он будет канцелярский чиновник, когда пишет, точно бредут мухи!» — восклицал Андрей Андреевич в припадке отчаяния.

У дьячка почерк был неважный, пришлось отцу самому взяться за обучение сына каллиграфии. Просмотрев имевшиеся в доме служебные бумаги, он выбрал из них те, что были написаны красивым почерком, и стал заставлять Алексея их переписывать. И кое-какие успехи появились — мальчик выучился-таки писать вполне разборчиво. Письма кадета Алексея Аракчеева своим родителям, написанные его рукою, отличаются достаточно красивыми и четкими буквами [49]. Но нелюбовь к чистописанию все же сказалась на его почерке. Занимая впоследствии важные должности в государственном управлении, Аракчеев редко писал бумаги собственноручно, чаще прибегал к помощи писаря. В результате с годами почерк его делался все хуже и хуже. Так что лучшим образцом его каллиграфического искусства осталась строчка, написанная им в тринадцатилетнем возрасте — в заключении приводившегося выше документа — «недоросль Алексей Андреев сын Аракчеев руку приложил».