Александр Морозов - Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765

Он благодарит и славит Елизавету за основание нового университета, как бы символизирующего мирные дела и устремления России в тяжкую годину войны:

Разгоравшаяся Семилетняя война опустошала Европу:

Только Россия, смело защищая свои пределы от вторжения врага, продолжает свое мирное строительство, собирает под свой надежный покров смятенные науки:

Ломоносов полон радостной надежды, что скоро «для истинной красы Российской державы» со всех концов отечества русские юноши «притекут к наукам прилагать в Петрове граде труд». Он взывает к Елизавете не медлить с открытием университета, именует ее богиней мудрости, дочерью божеств, «науки основавших», возвещает ей вечную славу и благодарность потомства:

Но Елизавета безмолвствовала. Уже начиная с 1758 года она сильно прихварывала. Часами сидела она перед зеркалами, ревниво наблюдая малейшие превращения своего лица, терзаемая мыслью, что ее былая красота исчезает. Она не переносила черный цвет. Слово «смерть» никогда не произносилось в ее присутствии. В столице был запрещен погребальный звон, и похоронные процессии не смели двигаться по улицам, прилегающим к дворцу. Елизавета часто впадала в тоску и оцепенение и была равнодушна ко всему окружающему. Однако Ломоносов не переставал надеяться. Он рассчитывал на помощь И. И. Шувалова. В течение всего лета 1761 года Ломоносов неоднократно ездил в Петергоф, где жила императрица. С каждой новой поездкой у него оставалось все меньше надежд, что Елизавета найдет время подписать давно заготовленную бумагу. О том, как было ему тяжело, свидетельствуют оставленные Ломоносовым «Стихи, сочиненные на дороге в Петергоф, когда я в 1761 году ехал просить о подписании привилегии для Академии, быв много раз прежде за тем же».

Это было переложение одного из стихотворений Анакреонта, отвечавшее собственным грустным раздумьям Ломоносова. В стихотворении поэт обращается к кузнечику, безмятежно скачущему в траве:

Время шло. Инавгурация университета откладывалась. Против Ломоносова в Академии строили новые козни. Из мелких столкновений вырастали крупные ссоры. В декабре 1761 года, доведенный до крайнего раздражения, Ломоносов пишет доношение Разумовскому, в котором обвиняет Тауберта в самовластии и деспотизме, в том, что он старается разделить профессоров и «молодших напущать на старших», что он заботится только о внешнем блеске и при недостатке нужных книг «приискивает, как бы сделать шкафы великолепнее», тогда как «библиотека не состоит в позолоченных шкафах, но в довольстве книг надобных».

В январе 1761 года Ломоносов делает попытку усовестить Теплова и пишет ему страстное увещевание, в котором пытается пробудить в нем хоть искорку патриотизма: «Я пишу ныне к Вам в последний раз, и только в той надежде, что иногда приметил в Вас и добрыя к пользе Российских наук мнения… И так ныне изберите любое: или ободряйте явных недоброхотов не токмо учащемуся Российскому юношеству, но и тем сынам отечества, кои уже имеют знатные в науках и всему свету известные заслуги! Ободряйте, чтобы Академии чрез их противоборство никогда не бывать в цветущем состоянии, и зато ожидайте от всех честных людей роптания и презрения; или внимайте единственно действительной пользе Академии. Откиньте лыцения опасных противоборников наук Российских, не употребляйте божияго дела для своих пристрастий, дайте возрастать свободно насаждению Петра Великого».

Но на бессовестного царедворца мало надежды. И как гордый вызов Теплову звучат заключительные слова ломоносовского послания: «Что ж до меня надлежит, то я к сему себя посвятил, чтобы до гроба моего с неприятельми наук Российских бороться, как уже борюсь двадцать лет, стоял за них смолода, на старость не покину».

И, конечно, слова Ломоносова не произвели никакого впечатления на просвещенного бесстыдника Теплова, неспособного понять искреннего движения человеческого сердца. Он только поспешил уведомить Тауберта о новом бунте, учиненном Ломоносовым.

Теплов нисколько не дорожил судьбами русского просвещения. Однако и он при случае был не прочь сыграть роль покровителя наук. Открытие Московского университета вызвало большой национальный подъем. Стремление к образованию, сознание его необходимости захватывало всё более и более широкие слои народа. Имена Ломоносова и Шувалова произносились с гордостью и уважением. Их лаврам позавидовал Теплов.

Он вознамерился пробудить дремлющее честолюбие Кирилы Разумовского и сочинил в 1760 году пышный проект об учреждении университета в Батурине — резиденции гетмана.

Проект начинается с суровой критики всех школ, существовавших на Украине, включая Киевскую академию, где «кроме посредственного обучения латинского языка и старых школьных Аристотелевых преданий, нет в них понятия о высоких науках». И вот в Батуринском университете «определяются такие науки, которых доселе в Малой России еще не было преподаваемо, как то: Гуманиора вся, то есть чистота латинского языка, древности, Философия новая, Юриспруденция, История, География, также высокие науки, Физика, теоретическая и экспериментальная, все части Математики, Геодезия, Астрономия, Анатомия, Химия и Ботаника».

Предлагая учинить инавгурацию Батуринского университета, Теплов даже кое-что позаимствовал у Ломоносова. Так, он предлагал дарование такой вольности, чтобы «никто из студентов, кроме криминальных преступлений, не должен ни пред иным судом стать, кроме университетского».