Александр Морозов - Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765

Ломоносов стремился к тому, чтобы в руководстве Академии наук было, по крайней мере, «в голосах равновесие между Российскими и иноземцами», а для того в январе 1761 года предлагает назначить членом академической канцелярии талантливого математика, ученика Леонарда Эйлера, профессора Семена Котельникова (1723–1806), и ему «науки поверить», т. е. возложить заведывание научной частью. «Довольно и так иноземцы русскому юношеству недоброхотством в происхождении препятствовали», — восклицает Ломоносов. Что же касается Тауберта, то ему «не иметь никакого дела до наук», а поручить «привести в добрый порядок» библиотеку, Кунсткамеру и книжную лавку.

Ломоносов хотел обеспечить русским ученым достойное место в Академии, но, стремясь провести в жизнь свою программу, он встречал ожесточенное сопротивление. В одной из своих записок о положении в Академии Ломоносов утверждает, что Шумахер нередко говаривал: «Я де великую прошибку в политике сделал, что допустил Ломоносова в профессоры», а зять его Тауберт вторил: «Разве де нам десять Ломоносовых надобно — и один нам в тягость». Ломоносов яростно обрушивался на «наглых утеснителей наук», но не всегда видел стоящие за ними социальные силы.

Шумахер и его приспешники были сильны не сами по себе. Они не могли бы «завладеть» Академией, если бы правящие классы не поддерживали этих наемников, задерживавших демократизацию русской науки. Поэтому и было так трудно бороться с ними Ломоносову. Его героические усилия, направленные к обновлению Академии наук, к перестройке всей ее жизни на новых началах, встречали холодное непонимание или откровенную враждебность власть имущих. Это отчетливо сознавал и сам Ломоносов, который, составляя план своего обращения к Теплову, написал: «Стараюсь Академию очистить. А со стороны портят».

Представители правящих классов чувствовали, что Ломоносов заходит в своих требованиях слишком далеко, и потому неохотно шли ему навстречу. Ему трудно было чего-либо добиться даже от своих признанных покровителей. Но Ломоносов не складывал оружия. Он сам говорил о себе, что получил в дар от природы «терпение и благородную упрямку и смелость к преодолению всех препятствий к распространению наук в Отечестве, что мне всего в жизни дороже» (письмо к Теплову 30 января 1761 года). Источник безграничной силы и твердости Ломоносова — в кровной связи его с русским народом, исторические интересы которого он отстаивает со всей страстью и всей кровью своего сердца.

Настойчивость и упорство Ломоносова не ослабевают, невзирая ни на какие препятствия. Он подает одни за другими докладные записки, планы, проекты, доношения, рапорты, постоянно напоминает о них, следит за их судьбой. Он обращается в Сенат и к Разумовскому, осаждает своими требованиями академическую канцелярию и собрание профессоров. Он стучится во все двери, обращается к своим покровителям и к своим недругам, пишет горячие послания вельможам и академикам. «Одобрите мое рачение к размножению в Отечестве природных ученых людей, в которых не без основания видим великий недостаток», — пишет он М. И. Воронцову 30 декабря 1759 года. Все его письма к Шувалову — непрестанное напоминание о нуждах русского просвещения.

С начала 1760 года Ломоносов снова начинает бороться за преобразование Академии. Он составляет новую докладную записку «о худом состоянии Академии» и требует пересмотра академического регламента, «дабы Академия не токмо сама себя учеными людьми могла довольствовать, но размножить оных и распространить по всему государству».

Ломоносов разрабатывает проект привилегий Академии наук, проект нового университетского и гимназического регламента. Проект привилегий предусматривал дарование Академии наук независимости «в произвождении ученых дел». Объявлялось, чтобы «никто не дерзал оным чинить помешательства и остановки никакими налогами и происками».

Ломоносов стремился обеспечить участие русских ученых в управлении страной, в развитии ее промышленности и культуры. «Академики не суть художники, но государственные люди», — писал он. Проектом предусматривалось присутствие академиков в различных государственных коллегиях, канцеляриях и комиссиях с присуждением им надлежащего ранга и уплатой им «окладного жалованья против чина, в котором заседает», сверх получаемого от Академии содержания. Ломоносов прилагал все усилия к тому, чтобы привлечь к науке как можно больше русских людей. Но чтобы обеспечить этот приток, нужно было решительным образом изменить положение в Академии наук, при котором одни не хотели идти в академическую науку, так как она не сулила никаких служебных успехов, а других не пускали.

В своей записке о преобразовании Академии Ломоносов говорил, что «дворяне детей своих охотнее отдают в Кадетский корпус нежели в Академию. Ибо, положив многие годы и труды на учение, не имеют почти никакой надежды далее произойти, как до капитана». «Пускай бы дворяне в Академическую службу вступать не хотели, — писал Ломоносов, — то по последней мере вступали бы разночинцы. Однако тому по силе нового стата быть нельзя», — возвращается он к старому больному вопросу и снова приводит свои аргументы о необходимости допустить в Академию положенных в подушный оклад. Он полным голосом говорит о том, что право заниматься наукой принадлежит человеку, независимо от его социального происхождения. «В Университете тот студент почтеннее, кто больше научился, а чей он сын, в том нет нужды».

Ломоносова до глубины души возмущали разглагольствования надменного академика Фишера, рекомендовавшего закрыть доступ крестьянским детям в гимназию. «Удивления достойно, что не впал в ум господину Фишеру, как знающему латынь, Гораций и другие ученые и знатные люди в Риме, которые были выпущенные на волю из рабства, когда он толь презренно уволенных помещичьих людей от гимназии отвергает», — писал в 1759 году с язвительным негодованием Ломоносов.

Стремясь узаконить допущение в гимназию и университет выходцев из низших и податных сословий, Ломоносов во время своего заведывания гимназией и университетом практически не считался с вопросом о социальном происхождении учеников. Одно за другим поступают в канцелярию Академии наук прошения с его резолюцией о приеме в гимназию на пробу или сразу на казенное содержание то сына солдата Преображенского полка Семена Еремина, то сына умершего придворного камер-музыканта Алексея Абрамовского, то сына сторожа Сената Ефима Губарева, то, наконец, «служителя» (возможно, отпущенного дворового) статс-дамы Измайловой — Алексея Борисова. (Все примеры за 1763–1764 гг.). Множество других солдатских детей и разночинцев попало в гимназию и университет по хлопотам Ломоносова. И не даром вскоре же после его смерти университет, состоявший при Академии наук, был закрыт вовсе, причем едва ли не главной причиной выставлялось то, что Ломоносов наполнял его «подлостью».