Джеймс Макговерн - Мартин Борман. Неизвестный рейхслейтер. 1936-1945

Теперь действительно настало время поисков способа окончания войны, прежде чем Германия не дошла до полного разрушения. Но Гитлер, погруженный в свой мир фантазий, все еще верил в возможную победу. А Борман, видимо, еще верил в фюрера. Оба они находились в относительной изоляции в «Волчьем логове». Они не совершали инспекционные поездки на линию фронта или к дымящимся развалинам немецких городов, разрушавшихся в результате воздушных налетов, предотвратить которые ослабевшие люфтваффе больше не могли. (Гитлер, ранее весьма активно перемещавшийся, в том числе и в прифронтовых районах, с конца 1942 до ноября 1944 года в основном жил в «Волчьем логове» (хотя, например, весной 1943 года вылетал в Запорожье, когда в нескольких километрах от него шли бои с прорвавшимися советскими танками), он был в курсе всех дел. Регулярно проводились встречи с фронтовиками-героями, где откровенно и подробно обсуждались нараставшие проблемы. — Ред.)

Борман, однако, узнавал косвенным путем о разрушениях, которые причиняли воздушные рейды авиации союзников, потому что 2 августа он писал жене: «Я просмотрел огромное число действительно ужасных фотографий из Гамбурга (около 700 бомбардировщиков королевских ВВС совершили ночные налеты на Гамбург 24, 27 и 29 июля. — Ред.), которые свидетельствуют о том, что случилась настоящая катастрофа. Людям нечем было дышать в задымленных убежищах — большой город был превращен в настоящее море огня, дыма, — и они выбегали на улицы, где был такой же огонь и дым. Там загорались шелковые чулки и платья женщин, они сгорали заживо или задыхались от дыма вместе с детьми…»

Борман отреагировал на такие фотографии, чтобы посоветовать жене найти убежище в Оберзальцберге на случай, если там прозвучит воздушная тревога. Война продолжалась. Продолжались и воздушные налеты. То же происходило с «окончательным решением». Товарные вагоны и вагоны для перевозки скота, набитые отловленными в облавах евреями, по распоряжению оберштурмбаннфюрера (подполковника) СС Адольфа Эйхмана, мелкого бюрократа, чье имя мало что значило для такого высокопоставленного деятеля, как Борман, регулярно прибывали в Аушвиц (Освенцим), Треблинку, Собибор и другие лагеря смерти на востоке. Из труб крематориев лагерей поднимался к небу густой черный дым, унося с собой запах горелой плоти. В Аушвице один еврей, понявший, что обречен, написал кровью на стене барака: «Андреас Рапапорт — прожил шестнадцать лет».

28 октября Борман писал жене: «Моя милая малышка Герда, нежно признателен тебе и детям за прекрасные дни, которые вы мне подарили. Я переполнен счастьем оттого, что ты существуешь, ты и каждый из детей. Берегите себя».

Через месяц после написания этого письма Борман отправил директиву в штаб Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ), порицая армию за отношение к русским военнопленным. В директиве отмечалось, что войска недостаточно жестоки. Некоторые из солдат, выделенных для охраны, позволяли себе защиту пленных. Этого нельзя допускать. Поэтому Борман распорядился изъять пленных из ведения армии и передать их под надзор СС.

28 ноября, в день, когда Борман отослал эту директиву в штаб ОКВ, Сталин, Рузвельт и Черчилль начали первое совещание «Большой тройки» на конференции в Тегеране. Они понимали, что впереди предстоит трудная борьба, но ее исход был предрешен. «Большая тройка» обсуждала будущее Восточной Европы и согласилась на том, что англо-американские войска высадятся на побережье Франции будущей весной. Попутно в Тегеране обсуждался вопрос о том, как поступить с нацистским руководством после войны.

Способ решения проблемы Сталиным был прост. Он выступал за расстрел 50 тысяч ключевых военных и гражданских функционеров. Черчилль возражал против массовых казней, но Сталин настаивал. «Должно быть расстреляно, — говорил он, — пятьдесят тысяч». — «Может, сорок девять тысяч будет достаточно», — предложил Рузвельт, вероятно, пытаясь в шутливой манере снять напряжение.

В Тегеране не было принято конкретных решений относительно послевоенной судьбы нацистского руководства. Но то, что его ждет какое-то наказание, было очевидно. Еще раньше, в октябре 1943 года, на Московской конференции в Москве представители СССР, США и Великобритании подписали Московскую декларацию, которая, в частности, содержала предупреждение: «Пусть те, чьи ряды еще не обагрены кровью невинных, избегают присоединяться к рядам виновных, так как союзные державы будут обязательно преследовать их в самых отдаленных уголках планеты и доставлять их к судьям, чтобы торжествовала справедливость».

Далее Московская декларация гласила:

«1. Военные преступники, которые упорствовали в своих преступлениях на определенной территории, будут передаваться заинтересованным странам для суда в соответствии с их законами.

2. Военные преступники, чьи преступления не могут быть локализованы географически, поскольку затрагивают несколько стран, будут караться на основе общего решения союзников».

Московская декларация, однако, не оказала никакого влияния на деятельность Мартина Бормана. Когда наступил 1944 год, решающий год войны и судьбы нацистской Германии, он продолжал вести себя как человек, уверенный в том, что Третий рейх выживет. 30 мая 1944 года он разослал секретное письмо партийным функционерам, запрещающее полицейские меры и привлечение к уголовным судам немецких граждан за расправы (убийства) летчиков союзников, которые выбрасываются на парашютах и приземляются на германской территории.

В течение 1944 года Борман уделял также внимание двум личным проблемам. Одна из них касалась Генриха Гиммлера, рост «империи» СС которого угрожал верховенству Бормана и нацистской партии. Конфликт между двумя лидерами становился неизбежным, а его исход должен был определить, кто был в действительности второй самой могущественной фигурой в Третьем рейхе.

Другая проблема Бормана касалась его «любимой, сладкой и дорогой жены».

Борман временами находил возможности оставлять фюрера в его ставке в Восточной Пруссии и вылетать в Берлин для работы в здании партийной канцелярии. Во время одной такой поездки в октябре 1943 года он увлекся молодой и не слишком популярной киноактрисой, жениха которой убили на войне. Она была знакома с четой Борман. Во время очередной встречи с ней в Берлине Мартин Борман почувствовал, что пользуется взаимностью. Что последовало в результате такого увлечения, Борман описал в письме к жене 21 января 1944 года.

«Я поцеловал ее без всяких церемоний и совершенно испепелил ее своей жгучей страстью. Безумно в нее влюбился. Устроил так, что мы встречались много раз, и затем овладел ею, несмотря на возражения. Ты знаешь силу моей воли, которой М. не могла долго сопротивляться. Теперь она моя, теперь — о, счастливчик! — это так, или, скорее, я чувствую себя повторно и невероятно счастливым в женитьбе… Что ты думаешь, любимая, о своем безумном парне?»