Герхард Кегель - В бурях нашего века (Записки разведчика-антифашиста)

9.00. Поезд трогается в южном направлении. Мы начинаем понемногу устраиваться, готовясь к долгому путешествию... Холодно и неприятно.

12.00. Майор сообщает, что в Курске мы сможем получить продовольствие. Он говорит, что надеется выполнить наш заказ, переданный ему женой Хильгера.

18.00. Прибыли в Курск. Подвозят хлеб, масло, колбасу, чай, сахар. Обсуждаются проблемы, как следует распределить и хранить продукты. Завтра должно стать уже теплее, а это значит, что нам надо подумать о том, как сохранить продовольствие на 112 человек. Постепенно темнеет. В одной из бесед майор сообщает, что в Москве к поезду прицепили еще два вагона с немцами. Об этом ни Стаменов, ни Васюков не обмолвились ни словом. Переход в эти вагоны строжайше запрещен. По обе стороны наших вагонов стоят вооруженные работники ГПУ; кроме того, еще один работник находится в коридоре. В результате настойчивых требований Вальтер получает разрешение дважды в день пройти в сопровождении одного из работников ГПУ через коридоры вагонов, чтобы раздать пассажирам продукты и лекарства, выслушать их просьбы и т.д. В прицепленных вагонах оказались транзитники и технический персонал посольства, который нам пришлось оставить в Москве. Произошла радостная встреча. Они, как и мы, не знали, к какому поезду их прицепили, и были рады почувствовать, что находятся в относительной безопасности".

Встреча

Прерву этот дневник, чтобы сделать несколько замечаний. Внимательный читатель, очевидно, уже давно заметил, что из официозного дневника практически не видно, что речь идет о находящейся в пути в условиях военного времени группе людей, являющихся гражданами государства, совершившего агрессию; некоторые из них активно участвовали в подготовке этой агрессии. Начавшаяся война, самая ужасная в истории человечества, ежедневно уносила тысячи, даже десятки тысяч жизней. А сотрудники посольства и консульств фашистской Германии в Советском Союзе, казалось, заботились лишь о том, чтобы их хорошо кормили и снабжали постельным бельем. Всем они были недовольны. Конечно, в доверительных беседах между ними немало говорилось и о войне. Но главным образом каждый тревожился о том, удастся ли выбраться целым и невредимым из страны, на которую совершено вероломное нападение.

В этой связи следует рассматривать и содержащееся в дневнике замечание, что маршрута Москва - Ленинакан - Турция "мы... хотели бы избежать, ибо он самый неподходящий". Почему же этот маршрут считался "самым неподходящим"? А потому, что не только военный атташе и его сотрудники, но также посол и другие дипломаты знали - по крайней мере, в общих чертах - расчет времени, лежавший в основе плана военного нападения на Советский Союз. Москву и Ленинград предполагалось захватить в течение трех недель, а через два месяца - выйти на линию Архангельск - Астрахань. Таким образом, можно было вполне допустить, что наша находившаяся в пути группа могла скоро оказаться в районе боевых действий. Многие опасались, что наш поезд может подвергнуться налету германских бомбардировщиков.

Меня занимали другие мысли. Конечно, я не испытывал удовлетворения по поводу того, что мои предположения оказались верными, что сведения, которые я передавал, и мои прогнозы подтвердились. Сколько времени потребуется для того, чтобы Советский Союз преодолел последствия первого неожиданного удара? Я также с нетерпением ждал, что, пока наш транспорт находится на территории СССР, мой друг Павел Иванович найдет средства и пути, чтобы сообщить мне указания относительно нашего дальнейшего сотрудничества. Поэтому во время каждой остановки нашего поезда на станции я выходил из своего купе. Из коридора вагона я внимательно разглядывал стоявших на перроне людей, охранявших наш поезд сотрудников Народного комиссариата внутренних дел, сменявших друг друга, железнодорожников и окружавшую поезд публику.

Однажды я с известным чувством удовлетворения обнаружил на стене здания вокзала обязательный на всех русских железнодорожных станциях водопроводный кран с табличкой "кипяток". Из крана, как мне показалось, действительно, струилась горячая вода. Это означало, что и мы скоро получим горячий чай. Вдруг у крана с кипятком я увидел неприметно одетого человека, который внимательно разглядывал окна железнодорожных вагонов, его лицо показалось мне знакомым.

Это действительно был Павел Иванович Петров. Он скоро тоже заметил меня; однако, как и я, не подал и виду. Товарищ Петров дважды прошелся по перрону от начала до конца, затем вошел в один из соседних вагонов. Когда он оказался в моем вагоне, в коридоре которого я был один, я с подчеркнутым интересом выглянул из окна. Я сделал вид, будто не замечаю, что мимо меня кто-то хочет пройти. Павел Иванович попытался протиснуться, однако толкнул меня, пробормотав "пардон". В своей правой полуоткрытой ладони, которую я сразу же сжал в кулак, я почувствовал записку. Убедившись, что никто ничего не заметил, я сунул кулак в карман брюк, оставил там записку и вынул из кармана носовой платок. Затем я, не торопясь, высморкался, убрал носовой платок и снова принялся разглядывать перрон.

Мой друг прошел еще через несколько вагонов, вышел на платформу, постоял немного, бросил прощальный взгляд в мою сторону и исчез в здании вокзала. Тогда я исключал, что мы когда-нибудь еще встретимся.

Но в 1945 году, спустя несколько недель после Дня Победы, мне посчастливилось вновь повстречаться с ним в Москве. Потом мы увиделись еще раз через несколько лет в освобожденном Берлине. Тем временем он стал генералом. А я был по горло занят ответственной работой, связанной с созданием Министерства иностранных дел нашей молодой Германской Демократической Республики. Мы неожиданно встретились на приеме в советском посольстве в Берлине. После этого он совсем исчез из моего поля зрения.

Но пока что идет 1941 год, я нахожусь, совсем не по своей воле, в строго охраняемом специальном поезде с "иностранцами из враждебного государства".

Когда поезд тронулся, я забрался в уголок и внимательно прочел заветную записку. Ознакомившись с ее содержанием, я понял, что ее нельзя долго носить с собой. Я хорошо запомнил, что было в этой записке. Когда я прибуду в Берлин, говорилось в указании Центра, мне следует связаться с Альтой. Я знал, что речь шла об Ильзе Штёбе. В записке сообщался ее адрес, который тогда еще не был мне известен. Я должен был сообщить Альте фамилию и адрес "музыканта" Курта Шульце, который жил в берлинском районе Каров, а также сведения, касавшиеся шифровальной работы. Тогда я еще не ведал, что на профессиональном языке под названием "музыкант" подразумевается радист. Подписи под этим указанием не было, вместо нее стояли слова: "Всего доброго!"