Вера Звездова - Атом солнца

…Поражают своей наполненностью «немые сцены» — например, танец пьяного Есенина в ресторане. Его рисунок предельно выразителен, кристально точен в пластическом выражении того, что не скажешь словами. Того, что улавливается только в трагическом изломе рук, в лихорадочно-стремительном вращении, в том, как он, наконец, бросается на колени, уронив голову на грудь…»

Конечно, филигранная актерская техника Сергея Безрукова базируется на прочном фундаменте мхатовских традиций, мастерство восходит к опыту русского театра. Но даже сам актер не в состоянии внятно объяснить, например, то, как в 22 года, не прибегая к гриму, он выглядел на сцене 30-летним. Разумеется, это мелочь, если вспомнить, что вместо заявленной в пьесе нашумевшей, но достаточно локальной love story он умудрился сыграть всю судьбу Поэта (хотя и love story тоже), но все-таки: как? Тайна таланта.

…В 1999 году спектаклю «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» исполнилось четыре года. За это время в нем произошло много изменений. Был, например, краткий период, когда Безруков вдруг начал неоправданно педалировать комические моменты в подсознательном желании повеселить публику, «сорвать аплодисмент». Видимо, прорывалась клокочущая радость его собственного жизненного мироощущения, и требовал выхода невостребованный эксцентрический дар. Однако он очень быстро почувствовал, что его «заносит», и резко притормозил. Сказалось безукоризненное чувство сцены, способность видеть (и корректировать) себя со стороны. И, конечно, оценка самого строгого судьи — отца.

— Никогда в Есенине не было этого… шутовства! — казнился Сергей потом, уже после того, как безжалостно отодрал от «днища» роли все налипшие «ракушки». — Был постоянный внутренний дискомфорт, постоянные трения с кем-то, все не слава Богу… Нельзя, нельзя терять этот нерв!

Он взрослел и мужал. Его Есенин, может быть, утратил некоторое внешнее буйство, зато неожиданнее, и оттого трагичнее и горше, стали его яростные взрывы, пронзительнее — минуты самоуглубленной тишины.

Но менялись и его партнеры. Когда прошел премьерный энтузиазм, они сначала потихоньку, а потом все откровеннее стали скучать и халтурить. Спектакль разваливался на глазах, и нужно было что-то делать.

Сергей испросил у дирекции «добро» на собственное режиссерское вмешательство. Кое-что ему действительно удалось подправить. Спектакль стал короче, в нем появилась динамика, а сцена у имажинистов обрела объем и жизненную глубину. Однако единого дыхания и цельности по-прежнему не возникало. Окружение Сергея Безрукова и Ольги Селезневой (Дункан) продолжало играть небрежно и весьма вольно, а порой и откровенно развязно. Конечно, справедливости ради следует признать, что иногда все-таки случались всплески почти премьерной самоотдачи. Но ради справедливости же надо отметить, что всплески эти были чрезвычайно редки и, как правило, совпадали с наличием в зрительном зале телевизионных камер. На рядовые спектакли куража уже не оставалось.

Безруковы все чаще стали задумываться о новом есенинском проекте, даже провели переговоры с известной балериной-дунканисткой Лилией Сабитовой. Но для реализации творческих мечтаний требовались деньги. И немалые. На сегодняшний день они еще не найдены, и Сергей продолжает выходить на сцену в спектакле ермоловцев, считая, что добровольный отказ от роли с его стороны будет предательством памяти великого поэта.

После Есенина все, во-первых, ждали, удержит ли Безруков заявленную творческую высоту, во-вторых, вспоминали его старые работы в естественном желании попытаться прочертить вектор его артистического пути и обозначить столь милую критическому сердцу «тему». Чтобы знать, какие вариации на нее последуют в будущем. Олега Меньшикова, например, критика записала в «Печорины нашего времени», Владимира Машкова нарекла «Дон Жуаном», Сергея Маковецкого — «рафинированным интеллигентом». Каждая их новая роль уже рассматривалась в границах раз и навсегда установленного мэйнстрима. Даже если Машков вдруг играл рохлю (как, допустим, в фильме «Американская дочь»), рецензенты все равно старательно выискивали в его герое пусть растяпистое, «совковое», но суперменство. Было решено, что тема Сергея Безрукова — это «эффект прерванного полета». На том основании, что жизненный конец почти всех его персонажей (начиная с Чибиса в фильме «Ноктюрн для барабана и мотоцикла») наступал неожиданно и рано. Тем самым делалась попытка закрепить за Безруковым трагического героя.

Однако творческие возможности артиста были столь явно шире рамок какого бы то ни было амплуа, что даже внутри одной роли характер его сценического существования мог колебаться от пронзительного лиризма до откровенно эксцентрических эскапад. И если в 1995 году Безруков говорил, что ему интересно попробовать все: и комедию, и драму, и трагедию, — то уже четыре годя спустя признавался, что самым любимым его жанром является трагифарс.

Между тем и чистый фарс, исполненный Сергеем Безруковым оставляет незабываемое впечатление.

В 1996 году на телеканале НТВ была юмористическая программа «Доктор Угол», куда ведущий Игорь Угольников приглашал известных актеров. Кто видел, тот знает: семь новелл с участием Безрукова оказались лучшими в цикле, их потом неоднократно повторяли под рубрикой «На бис».

Что в них поражало? В профессиональной артистической среде чрезвычайно ценится подвижность лицевых мускулов, так вот в этих миниатюрах она у Безрукова — почти за гранью возможного. Кажется, что актеру вовсе не нужен грим, видоизменения физиономии достигаются исключительно ухищрениями мимики, и перед нами предстает яркая галерея колоритнейших типов: простодушно-бесхитростный солдатик, искусно манипулирующий окружающими коммивояжер, богемного вида полусумасшедший художник… Ослепительный каскад трюков и — безжалостная точность характеристик, почти символическое обобщение бессмертных человеческих пороков, как-то: Хитрость, Жадность, Сладострастие, Хамство. И все это — взахлеб, с невероятной исполнительской свободой, с нескрываемой радостью и удовольствием от стихии игры. Сам актер рассказывал потом, что на съемках царила атмосфера импровизации, дух студенческого капустника. Что лишний раз подтверждает: у Безрукова фантастическое чувство логики целого. Ибо в результате его «капустных дурачеств» родилось семь маленьких, безукоризненных по композиции сатирических шедевров. С тем самым классическим «зеркалом», когда поначалу смеешься, а потом становится не по себе: «Над кем смеетесь?».