Петр Вершигора - Рейд на Сан и Вислу

При нашем появлении весь контрразведывательный синклит вскочил на ноги. Это, видимо, больше всего подействовало на летчиков.

— Прошу продолжать, — сказал я, по привычке пристраиваясь в закутке, отгороженном дощатой перегородкой за русской печью.

Жмуркин зашел ко мне и показал кучу листов, исписанных стандартными вопросами–ловушками. Однако ни на один из этих вопросов не последовало вразумительного ответа. Кроме сведений чисто биографических, фашистские летчики ничего не сказали. Но и из этих скупых показаний пленных Жмуркин сумел извлечь «рациональное зерно». Он довольно четко обрисовал мне лицо экипажа:

— Командир корабля — член «Стального шлема», национал–социалист. Штурман тоже национал–социалист с 1930 года. Радист — член гитлеровского союза молодежи. Четвертый, назвавшийся летнабом, оказался более разговорчивым. Рассказал не только о своей принадлежности к национал–социалистской партии, но и о наградах. Награжден он железными крестами первого и второго класса, орденом Румынии, медалями за пребывание на Восточном фронте в сорок первом — сорок втором годах и знаками отличия за Судеты и Крым. Летал раньше на боевых машинах.

— Не густо.

Жмуркин развел руками.

А по ту сторону дощатой перегородки упорно задавались стандартные вопросы. Переводчики переводили их, и на все следовали одни и те же стандартные ответы: «Не знаю… По служебному положению не обязан знать… Честь офицерского мундира не позволяет мне говорить об этом…»

— Ваша комиссия явно зашла в тупик, — сказал я Жмуркину. — А ну–ка, уберите свой протокол. Что вы их бумажками пугаете?

Когда мы вошли в горницу, летчики вторично вытянулись и звонко щелкнули каблуками. «Ага, значит, все же понимают, что мы начальство…»

— Дайте мне с этим, который воевал в Румынии, потолковать! — сказал я старшему лейтенанту Колеснику, бывшему бессарабцу, хорошо владеющему румынским языком. — Ты имел, кажется, какое–то касательство к авиации?

— Так точно, учился в румынской королевской авиашколе.

И мы открыли за дощатой перегородкой «румынский филиал». Зазвучала музыкальная румынская речь.

— А ну, дай ему стакан нашего первача, партизанского…

Первач возымел свое действие. Через некоторое время пленный стал даже напевать:

Фрунзе верди ди овес,

Унде–й друмул ла Одесс? [10] Зеленый листочек овса, Где дорога в Одессу?

— Ну вот, это уже другое дело.

Три оставшихся в горнице летчика встревоженно переглянулись.

Я опять моргнул Жмуркину, чтобы убрал со стола бумаги. Но тот понял мой кивок по–своему, и неизвестно откуда на столе появилась бутылка с ликером.

Что ж, можно и с этими попробовать испытанное уже средство. Пригласил пленных сесть за стол.

Они присели. Выпили. И без всякого нажима стали, по выражению наших особистов, «раскалываться».

Один только командир корабля, раньше всех почему–то захмелевший, упорно доказывал нам, что он не имеет права говорить ни слова о секретном оружии, которым фюрер спасет Германию.

— Ну и не надо нам его секретного оружия, — резюмировал я. — Пусть назовет соединение, к которому принадлежал подбитый нами самолет. И заодно посоветуйте ему олиться своему фашистскому богу, что жив еще.

— Это другое дело, — с готовностью согласился командир корабля и стал докладывать: — Самолет «Ю–52» номер 809869–М–9–1 входил в состав первого соединения военно–транспортной авиации. Штаб — Германия, город Целла. Авиагруппа этого соединения, под командованием майора Шмидта, базируется на аэродроме Бяла Подляска в двадцати километрах западнее Бреста. В состав группы входят четыре эскадрильи «Ю–52» по двенадцати самолетов каждая и шестимоторные «Ме–323» в количестве до двадцати пяти машин.

Так вот что значат эти огромные воздушные шмели с целой тележкой под пузом!

И вдруг летчик, как говорят, «осекся». Он с тревогой взглянул на майора Стрельчукова, который стал делать в блокноте какие–то записи.

— Я ведь ни слова не сказал вам о секретном оружии? — встревожился командир со сбитого корабля.

Опять это секретное оружие? Вот не дает оно ему покоя! И я сказал Вальтеру и Кляйну:

— Успокойте его. Сообщите, что мы можем даже выдать ему справку о том, что он не проболтался… об этом секретном оружии.

А за перегородкой, уже совершенно явственно, не считаясь со своим новым положением, «клиент». Колесника снова затянул песню. Ту самую, которую орали румыны и немцы, наступая на осажденную Одессу:

Унде–й друмул ла Одесс?..

— Ишь как развезло его! — усмехнулся Войцехович. — А ну, спой ему что–нибудь из наших партизанских…

— Не поймет, — ответил Колесник. — Я ему по–румынски ответ сейчас составлю. Только на наш, партизанский лад:

Фрунзе верди де пелин,

Унде–й друмул ла Берлин?.. [11] Лист зелененький полыни, Где дорога до Берлина?

После небольшой паузы за перегородкой послышалось всхлипывание.

— Что, не нравится? — спросил Колесник своего «клиента» уже по–русски.

Они вышли из–за перегородки.

— Немец, а похож на цыгана, — разглядывая пьяные слезы на лице летнаба, сказал Солдатенко.

— Тироль? — наугад спросил я.

— О я! О я! — забормотал, стирая с лица слезы, летнаб.

Дальше уже не представляло большого труда выяснить, что аэродром, с которого они летали, расположен на южной окраине Бялы Подляской, что охраняется он установками счетверенных зенитных пулеметов, что авиагруппа майора Шмидта ежедневно совершает рейсы в направлениях: Тернополь, Минск, Бобруйск, Львов, Одесса, Рига. Грузы, которые доставляются ими в указанные пункты, — это, главным образом, боеприпасы, запчасти к пулеметам, авиамоторы, а при обратных рейсах — раненые и офицеры–отпускники.

— Надо занести все эти трассы на карту, — шепнул Войцехович. — При составлении маршрутов будем располагать наши стоянки на трассах. Нащелкаем таких вот еще, пока низко летают.

И на столе появилась карта. Пленные сразу прикусили языки.

Я мигнул Колеснику:

— Отвлекай!

— О, донна Клара–а–а!.. — заорал тот во всю глотку. Летчики сначала даже вздрогнули, но сразу заулыбались и подтянули:

Их хаб дих танцен гезеен.

О, донна Клара…

— Подтягивай! — закричал Колесник Вальтеру, который сидел в обнимку с радистом.

А тем временем мы с Журкиным подсели к летнабу и штурману. И снова, уверив их, что не будем допытываться о секретном оружии, стали интересоваться маршрутами. Войцехович быстро наносил трассы на карту. При этом он проявил удивительный такт: не требовал, чтобы летчики сами брали в руки карандаш, ни о чем их не спрашивал. Только чертил.

Пленных, как видно, это вполне устраивало. При такой форме допроса они говорили куда охотнее. Совесть их перед майором Шмидтом и даже перед самим фюрером была чиста. Неважно, что в последующие пятнадцать — двадцать дней на выведанных у них трассах мы сбили еще четыре самолета, в том числе один шестимоторный гигант «Ме–323». Можно было бы и больше, но Федорчук начал ворчать: