Петр Вершигора - Рейд на Сан и Вислу

Ян Налепка и его войники все время рвались в дело. Им хотелось участвовать не только в мелких стычках, но и в крупных наступательных партизанских боях. Партизанское командование не могло не посчитаться с этим при разработке плана налета на Овруч. Отряду Яна Налепки выделили самостоятельный «сектор» и поставили ответственную задачу: захватить и удержать мост.

В ночном бою мост был взят сразу. Гитлеровцы бросили на отряд Налепки бронемашины. Ничего из этого не получилось: словаки стояли насмерть. Они помогли партизанам Сабурова полностью освободить Овруч от гитлеровцев. Но эта победа досталась дорогой ценой. Смертью храбрых пал верный патриот словацкого народа наш боевой товарищ капитан Ян Налепка, жизнь и смерть которого стали символом братской дружбы славян. Указом Верховного Совета СССР Яну Налепке посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза…

И вот мы стоим у его могилы. Цветов и венков у нас, к сожалению, нет. Без команды выравняли шеренгу, а затем, не сговариваясь, дали трехкратный залп–салют.

Во время этого салюта я вдруг почувствовал, как у меня закружилась голова. Приложив руку ко лбу, понял: жар. А когда дошел до своего жилья, меня шатало из стороны в сторону.

— Вот уж это нам с вами ни к чему, товарищ командир, — сказал бравый Кожушенко. — Временно переходите под мою команду. И шагом марш в постель.

Пришлось подчиниться. Ничего не поделаешь, надо отлежаться день — два, пока перегрузят боеприпасы со «студебеккеров» на подводы, прибывшие ночью в Овруч через линию фронта.

Вместе с подводами прибыло и пополнение, мобилизованное в тылу у врага. Возглавлял маршевые батальоны, уже разместившиеся в окрестных деревушках, командир нашей главразведки капитан Бережной. Мы топали с ним вместе от самого Брянского фронта, а еще раньше спускались на парашютах в Брянские леса. Отношения у нас были самые дружеские.

Как всегда веселый, балагур и шутник, он ввалился ко мне на квартиру, когда я был уже в постели. Шутливо отрапортовал:

— Сын собственных родителей, Иван Иванович Бережной, явился в качестве временного командующего пятью маршевыми батальонами — по две тысячи лаптей в каждом. Войско как на подбор — от одного выстрела не разбегается. А как поведет себя в будущем, дело не наше. Пополнение сдал, расписку получил — и с плеч долой… А вы что ж это свалились? Завтра Новый год, надо отметить. — Он присел на уголок кровати, взял меня за руку, покачал головой.

— Боюсь, Иван Иванович, что придется и тебе Новый год встречать не совсем по–людски. Принимай грузы, людей и завтра же с утра отправляйся в соединение, — сказал я, сам не узнавая собственного голоса.

— Это мы можем. Завтра пораньше встанем и до полуночи будем у своих.

Мне вспомнилось, как любил поспать Бережной. За это ему не раз попадало и от комиссара, и от меня. А он продолжал:

— В тридцати пяти километрах отсюда наш третий батальон стоит.

— Матющенко?

— Он самый. И Петя Брайко рядом. Так мы до них, пожалуй, и дотянем.

— На быках?

— Ага. Там такие быки, держись только. Особенно, если перцем под хвост…

— Ну, хватит, хватит, — шепнул Кожушенко, — дай командиру отдохнуть.

Иван Иванович шагнул было к двери, но вдруг вернулся:

— Да, чуть было не забыл… Я тут инициативу проявил, чтоб вы знали в случае чего… Когда сдавал свои батальоны гвардейцам, закинул удочку насчет патрончиков. Винтовочных и автоматных. Автоматных не обещали, а насчет винтовочных командир дивизии расщедрился на радостях. «Бери, — говорит, — столько, сколько унесешь». Я прикинул быстро и докладываю: «Полмиллиона вполне унесу, товарищ гвардии генерал». «Смеешься?» — говорит. «Какой смех, — отвечаю. — Вон у меня сто пар быков сено жуют у вас на площади». Подошел к окну генерал, глянул, головой покрутил и говорит: «Ну и хваты ж вы, партизаны». Тут было начбоепитания дивизии вмешался, но я его сразу подрезал: «Ну что ж, — говорю, — генеральское слово должно быть крепкое, а гвардейского генерала вдвойне крепче. Пиши накладную, товарищ начальник боепитания. Командир дивизии сейчас нам ее и утвердит».

— Ну, а генерал как? — заинтересовался и Кожушенко.

— Да куда ж ему податься? Покрутил головой, посмеялся: «Здорово, мол, поймал ты меня, партизан, на слове». И тут же приказал выправить накладную. Вот, пожалуйста, документик налицо. Разрешите, я ночью постараюсь, отхвачу и погружу, чтобы завтра же до света двинуться в обратный путь. Все же охота моим обозникам до Нового года добраться к своим. Да и в дивизии чтоб не раздумали. Дело–то сляпано на живую нитку, а начбоепитания у них вроде нашего Павловского… Ох и скупердяй!

Веселое балагурство капитана Бережного лейтенант Кожушенко слушал с несколько хмуроватым видом, а часовой у двери прямо трясся от смеха. Это был тот самый черниговец, в штатском пальто и в валенках с галошами из автомобильных камер. Меня тоже трясло под одеялом, но не от смеха, а от лихорадки. Бережной жестикулировал, пытаясь, видимо, рассмешить и меня. Но вдруг он как–то неестественно вытянулся и прямо на моих глазах стал расплываться. До слуха донеслась воркотня Кожушенко: «Хватит, хватит». Часовой тоже требовал, чтобы меня оставили в покое. И тут Бережной опять обрел обычные свои формы и габариты. Прощаясь, он склонился ко мне и почему–то зашептал на ухо:

— Так я завтра на рассвете отбываю… Не будет никаких приказаний?

— Смотри, разведку высылай вперед. И боковое охранение, — сказал кто–то рядом. И только когда Бережной, склонившись совсем близко к моему уху, ответил: «Не беспокойтесь, понимаем, что повезем», я осознал — это сам говорю ему о разведке и походном охранении.

На цыпочках, пятясь, Бережной отошел от моей постели и вдруг растаял вместе с Кожушенко. В створе двери остались на несколько секунд одни только встревоженные глаза часового.

Я откинулся на подушку.

— У вас сильная простуда, температура. Дайте пульс проверю, товарищ подполковник, — слышу я голос часового.

Меня это удивляет: «Вот чудак… Ну что может понимать диверсант в пульсе? Ведь это же не мина замедленного действия. И не Магнитка».

Потом удивление сменяется испугом:

— Зачем ты суешь мне под мышку взрыватель? Я же могу взорваться. Ты хотя бы замедление поставь на трое суток. Доеду на волах к своим, там уж и взрывай, черт с тобой!

Белобрысый часовой смеется и дает мне выпить какую–то жидкость. Ловким, чисто профессиональным, медицинским жестом он вынимает у меня из–под мышки термометр, подносит его к своим глазам.

Быстро приходя в себя, я соображаю: «А ведь верно, взрыватели английской магнитной мины удивительно похожи на термометры». Сокол улыбается и говорит:

— Так решили, значит, что подрывник вас хочет отправить к праотцам? А я не только подрывник, я и доктор.