Сергей Аверинцев - Воспоминания об Аверинцеве. Сборник.

Призыв, казалось бы, сугубо эстетический, к тому же высмеянный Андреем Белым [11] ”Почему хоровод в любом селе не орхестра? О бедная Россия, — ее грозят покрыть орхестрами, когда она издавна ими покрыта. <���…> Вот что значат выводы из теории, не считающейся с конкретными формами жизни” ( Белый Андрей . Критика. Эстетика. Теория символизма. В 2-х т. Т. II. М., 1994. С. 32). . Уж во всяком случае никакого отношения не имевший к жизни социальной, к политике, к общественному бытию России. Но поразительная вещь — в новую “органическую эпоху” большевистского тоталитаризма оргийное, мистериальное действо стало фактом реальной жизни, воплощаясь не художниками, а — партийными функционерами и диктаторами. В бесконечных политических процессах , которые лишь внешне напоминали театр , зрителей больше не осталось , все стали участниками и соучастниками дионисийской драмы тоталитаризма . И кровь полилась настоящая, и ее было много, а общинный хор по указке его руководителя выкрикивал имена все новых жертв. Впрочем, Аверинцев не скрывает (и в этой открытости и объективности сила его текста, вызывающего полное доверие читателя) нравственно-религиозную проблематичность позиции поэта: «С чем у него были трудности, долго были, — как у всей культуры, у всей эпохи, российской и всеевропейской, к которой он принадлежал, и которая через свой опыт впервые открывала перспективы, столь опасно актуальные сейчас, по прошествии столетия и накануне сроков, провозглашенных глашатаями New Age, — так это уж скорее с понятием заповеди, простого и однозначного Божьего запрета на грех» (63). Игра со смыслами была чревата слишком сильными нарушениями нравственной основы бытия. Причем именно игра как основа жизни. Йохан Хейзинга, размышляя о специфике фашисткоидных режимов, покрывших к середине тридцатых годов Европу, писал: “Самым существенным признаком всякой настоящей игры, будь то культ, представление, состязание, празднество, является то, что она к определенному моменту кончается . Зрители идут домой, исполнители снимают маски, представление кончилось. И здесь выявляется зло нашего времени: игра теперь во многих случаях никогда не кончается , а потому она не есть настоящая игра. Произошла контаминация игры и серьезного, которая может иметь далеко идущие последствия. Обе сферы совместились” [12] Хейзинга Йохан . В тени завтрашнего дня // Хейзинга Йохан. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М., 1992. С. 332. Курсив Й. Хейзинги. .

Итак, по наблюдению Хейзинги, тоталитаризм по форме — игра, но по сути — мистериальное действо, в отличие от игры не имеющее завершения, длящееся, пока существует данная мифологическая структура. Теория Вяч. Иванова, сочиненная как игра ума по поводу театра, вдруг оказалась формулирующей принципы не игры, но жизни. Это в “Мистерии-буфф” подтвердил Маяковский: “Былью сменится театральный сор”. Отказ от идеи театра на самом деле значил много больше, чем простой эстетический эпатаж. И вот почему.

В эпоху Ренессанса произошла своего рода культурная революция: роль была отделена от человека и формализована, человек мог роль играть, но уже не жить ею. Быть может, ярче всего эта революция проявилась именно в театральном искусстве. “Театральная рампа, — возмущался Вяч. Иванов, — разлучила общину, уже не сознающую себя, как таковую, от тех, кто сознают себя только “лицедеями” [13] Иванов Вячеслав . Родное и вселенское. С. 45. . Но именно благодаря такому возникшему взаимоотношению между людьми пропала обязательность общинно-хорового действа, личность получила свободу и право быть не участником, а зрителем, от одобрения или неодобрения которого зависит судьба актера.

В данном случае речь идет уже и об общественной жизни. Эта утвердившаяся в Возрождение оценка жизни со стороны (так сказать, зрительская оценка) позволили человеку быть ее разумным строителем, не просто в ней участвовать, но понимать ее, и, следовательно, исправлять, пересоздавать. На этом начале строится принцип парламентаризма: парламент — это театр, наблюдаемый и оцениваемый обществом со стороны, в качестве зрителя, который, однако, платил деньги за вход, отделен от лицедеев рампой и может ошикать и прогнать неугодного актера со сцены.

Возрождение не было простым воскрешением языческих античных тем и сюжетов. В самом средневековом христианстве содержалось много языческих элементов, в том числе и мистериальных, которые либо изживались, либо получали иное значение. Событие было в другом: опять — после Платона и Аристотеля — основой взаимоотношения человека с миром стала опора не на общину, а на себя и Бога. Все откровения и открытия ренессансного искусства как бы вписывались в парадигму проснувшейся в культуре независимой личности, подготовленной тысячелетней борьбой христианства с антиличностными принципами варварского и дионисийского язычества. Понимание самоопределяющегося человека гениальный Пико делла Мирандола вкладывает в уста христианского Бога: «Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь» [14] Пико делла Мирандола Джованни . Речь о достоинстве человека // Эстетика Ренессанса. В 2-х т. Т. I. М., 1981. С. 249. . Это и была новая логика, которой следовало новое искусство. Как пример можно вспомнить возрожденческое открытие “прямой перспективы”, оставлявшей зрителя вне картины , но позволявшей ему глубже заглянуть в отделенный от него мир: нечто вроде театральной рампы. За зрителем оставалась свобода оценки , свобода отношения к миру.

Прозвучавшие в “серебряном веке” призывы к “симфонической личности” (вместо гуманистической; Л. Карсавин), “обратной перспективе” (П. Флоренский), общинно-хоровому “высвобождению дионисийских энергий” (Вяч. Иванов) стали своеобразной эстетической моделью тех социально-политических структур, что с такой убийственной силой реализовались в историческом пространстве, превращая его в антиисторическое и уничтожая цивилизационно-гуманистические заветы петровско-пушкинской эпохи. Надо сказать, что такую возможность сам Вяч. Иванов угадывал: «Отрицательный полюс человеческой объективирующей способности, кажется, лежит в сердце нашего народа: этот отрицательный полюс есть нигилизм . Нигилизм- пафос обесценения и обесформления — вообще характерный признак отрицательной, нетворческой, косной , дурной стихии варварства. <���…> Дионис в России опасен: ему легко явиться у нас гибельною силою, неистовством только разрушительным » [15] Иванов Вячеслав . Спорады // Иванов Вячеслав . Родное и вселенское. С. 83. ( курсив мой. — В.К. ). Так оно и произошло. Явился пренебрегший театральной рампой хор и принялся управлять жизнью. Только явился он не в античных одеждах, а в мужицких зипунах, солдатских шинелях и кожанках Чека.