Ги Бретон - Лукавые истории из жизни знаменитых людей

Оноре родился в Марселе в 1808 году. Его отец был стеко­льщиком, но на досуге сочинял стихи, посвященные прекрасной Природе, только что открытой Жан-Жаком Руссо. Мечтая об известности, он, продав дом. отправился вместе с женой и маленьким Оноре в Париж. Увы! Удача не сопутствовала ему: написанная им трагедия так никогда и не была поставлена на сцене.

Как только Оноре подрос, отец определил его рассыльным к судебному исполнителю. И он умер бы там со скуки, если бы не нашел себе развлечения в том, что подмечал смешные черты посетителей, часто бывавших у его хозяина. Потом он стал продавать книги, и родители его решили, что уж на этом он непременно «сколотит себе состояние».

Однако, у юноши были совсем иные намерения. Ночами при свете свечи, когда все уже спали, он с увлечением рисовал гротескные портреты людей, поразивших его воображение днем. Он пытался также рисовать виньетки на романсах, и однажды его друг, занимавшийся литографией, приобщил его к секретам этого модного в ту пору ремесла. На следующий день он продал свою первую гравюру нотному издателю. В связи с такой удачей родители Оноре смирились с его призва­нием.

В 1830 году, после трех славных дней он отдал свой первый рисунок в редакцию сатирической газеты «Карикату­ра», которая была основана Филиппоном. Будучи ярым рес­публиканцем, Домье сразу же принялся нападать на короля Луи-Филиппа. Два года спустя в газете была опубликована следующая заметка:

«В тот момент, когда мы пишем эти строки, на глазах у отца и матери арестовывают Оноре Домье, их единственного кормильца. Он приговорен к шести месяцам лишения свободы за то, что в карикатурном виде в образе Гаргантюа изобразил короля».

На этой карикатуре король пожирал огромный бюджет, который ему подносили на блюде министры, а из «внешнего отверстия» у него потоком сыпались награды, дипломы, мар­шальские жезлы и так далее.

Выйдя из тюрьмы, Домье, естественно, вновь стал сотруд­ничать с газетой «Карикатура», в редакции которой он познако­мился со всеми знаменитостями Парижа: Грандвилем, Анри Монье, Травье и т. д. Именно здесь Бальзак дал ему совет: «Если хочешь преуспеть, делай долги!»

* * *

Метод работы Домье был довольно любопытным. Просло­нявшись весь день по улицам Парижа, вечером он закрывался в своей мастерской и изображал тех людей, которых видел днем. Его карандаш послушно изображал то, что запечатлелось у него в памяти. Однажды в Вальмондуа он вдруг вышел из дома и сказал одному из своих приятелей, игравшему в мяч около его дома:

- Черт возьми, я никак не могу нарисовать утку... А мне это просто необходимо.

- Это проще простого, пойдем к реке и посмотрим.

Когда они пришли к реке, Домье долго смотрел на уток, резвившихся в воде.

— Дать тебе блокнот и карандаш? - предложил приятель.

Домье, улыбаясь, покачал головой:

- Да нет, спасибо, ты же знаешь, что я не умею рисовать с натуры.

И он возвратился в мастерскую. На следующей неделе в газете был помещен рисунок за подписью «О. Д.» Утки на нем были как живые.

Чтобы изобразить политических деятелей, он шел в Палату пэров, взяв с собой глину, и там лепил маленькие бюстики, с которых потом и рисовал карикатуры.

* * *

Домье редко сам придумывал сюжеты для своих карика­тур. Каждый вечер подвыпившие редакторы подбрасывали ему идейки, которые он послушно и мастерски воплощал в жизнь... И вряд ли этот мягкий и обаятельный человек стал бы столь безжалостным карикатуристом, если бы Филиппон постоянно не подстрекал его.

Кстати, именно Филиппон и его друзья придумывали текст к рисункам Домье — зачастую пошловатый. Сам же художник считал, что в этом нет необходимости.

- Текст не нужен. Если мой рисунок не говорит сам за себя, значит он никуда не годится. От текста он не становит­ся лучше. Если карикатура удачная, то и так все ясно,— говорил он.

Когда Домье приносил в редакцию журнала литографию, на которой, например, были изображены два беседующих буржуа,­ все сотрудники сбегались посмотреть на нее и долго об­суждали, о чем бы они могли говорить.

В конце концов кто-то находил «нужные слова», и лишь тогда рисунок отправляли в типографию...

Такого рода суета была не по душе Домье, как и много­людные светские салоны. Он предпочитал одиночество и чув­ствовал себя в своей тарелке лишь в мастерской наедине со своей трубкой, карандашами и кистями. Домье мечтал стать живописцем. И если судить по нескольким картинам, остав­шимся после его смерти, он, вероятно, стал бы одним из самых великих художников своего времени, если бы не посвятил себя целиком и полностью журналистике.

Возможно, его произведениями и заинтересовались бы бо­гатые коллекционеры и он смог бы отказаться от работы в газетах, дававшей ему средства к существованию. Но он ничего не смыслил в делах. Однажды Добиньи, зная, в каких стеснен­ных обстоятельствах находится Домье, в письме известил его о том, что к нему зайдет один американский коллекционер, и предупредил, что тот покупает только дорогие картины.

Несколько дней спустя американец действительно пришел в мастерскую художника и, выбрав одну из картин, спросил:

— Сколько?

Покраснев от смущения, Домье пробормотал:

— Пять тысяч франков.

— Беру,—сказал коллекционер.— А эта?

Холодный пот выступил у Домье на лбу, решимость поки­нула его, и после долгих колебаний он, наконец, выдавил из себя:

— 600 франков.

— Нет, я раздумал,— сказал американец и ушел, чтобы больше уже никогда не вернуться.

Над отсутствием коммерческой жилки у Домье подтруни­вал Курбе.

— Этот мечтатель никогда ничего не добьется,— гово­рил он.

Курбе был прав. Домье был действительно неисправимым мечтателем. Однажды Бальзак сказал о нем: «В Домье живет душа Микельанджело». А тот написал в ответ: «Добродушны многие, но только вы способны всегда оставаться таковым».

— Добрый день, преподобный отец, что вам угодно?

— Я хотел бы украсить часовню, куда ходят исповедовать­ся молодые особы, статуями Святого Иосифа и Дон Жуана.

— Хорошо, преподобный отец.

Может быть, когда-нибудь такой диалог можно будет ус­лышать в одном из кварталов Сен-Сюльписа в магазине, где продаются предметы культа.

Ватикан действительно уже в течение нескольких лет рас­сматривает обоснованность предложения канонизировать Дон Мигеля де Манара, более известного под именем Дон Жуана, жившего в XVII веке и соблазнившего 1003 женщины...

Не будучи искушенными в теологии, вы вправе спросить, неужели достаточно предаваться безудержному разврату, что­бы затем попасть в святые? На самом же деле Дон Мигель искупил ошибки молодости 32 годами праведной жизни, над чем следует призадуматься.