Нейл Страусс - Грязь. Motley crue. Признание наиболее печально известной мировой рок-группы

“Ладно. Не берите в голову”, сказал я.

“Она вернется, не волнуйтесь”, сказал полицейский и повесил трубку.

Но она так и не вернулась. Меня всегда предавали те, с кем я встречался, потому что, если вы изменяете вашей жене или подруге, вы начинаете думать, что она делает то же самое по отношению к вам, и это вызывает страх и недоверие, и, в конечном счете, уничтожает ваши отношения. Но женщины, с которыми я встречался и на которых я женился, не всегда думали также: они могли пойти потрахаться с кем-нибудь, а затем прийти домой и сказать, “Эй, малыш, что случилось?” Я не понимаю, как кто-то может поступать так с любимым человеком, но, если они поступали таким образом со мной, то мне остаётся предположить, что они просто не любили меня. И в случае с Вещью так оно и оказалось. Я нашёл свой автомобиль около дома одного профессионального боксера. Когда я столкнулся с ней лицом к лицу, она сказала, “Пошёл ты. Я теперь с ним. Он намного моложе”. Хотя она никогда не говорила этого, я чувствовал, что она думает, что он будет лучшим выбором, чем я, потому что сможет заработать больше денег. Я всегда говорил ей, что через несколько лет я буду мультимиллионером.

“Удачи тебе в твоей бедности”, сказал я ей самонадеянно, хотя внутри я был так же смущен, как шлюха в церкви. Я отправился в наш дом, за который было заплачено ещё в прошлом месяце, и сказал управляющему, что съезжаю, и что "Вещь" будет теперь ответственна за него.

Я чувствовал себя древним, истощенным и бесполезным: слишком старым, чем когда-либо, чтобы найти себе другую молодую, красивую подругу и слишком старым, чем когда-либо, чтобы найти себе другую группу, способную продвигаться наверх также стремительно, как это делали «Motley Crue», получая всё — молодых женщин, мультимиллионы и переполненные рок-арены. Я мог путешествовать по стране, играя на улицах за деньги, подобно Роберту Джонсону [37] Роберт Джонсон (Robert Johnson) — блюзовый гитарист 30-ых годов , но прежде я должен был изменить своё мышление. Так что я переехал на квартиру в Марина дель Рей и начал промывать свои мозги алкоголем. Каждую ночь прежде, чем я ложился спать, я чувствовал, что моё тело всё более раздувается, становясь похожим на потную, отвратительную свинью. Я неоднократно думал о том, чтобы навестить Винса в реабилитационной клинике. Я не был рассержен на него, но я был расстроен. Даже при том, что я знал, что это не его вина, но в то же самое время я не мог заставить себя простить его.

Когда Винс прибыл в студию, не произошло никакого слёзного воссоединения. Смутное чувство печали окутало комнату, как будто в дверях внезапно появилась бывшая супруга. В течение нескольких последних месяцев я, задрав нос, словно король Мира, разгуливал по Лос-Анджелесу с Роббином Кросби и парнями из «Hanoi Rocks» без единой мысли о группе. Я написал песни для альбома, который должен был стать «Theatre of Pain» («Театр боли»), но я абсолютно не соображал, что я делаю, что говорю и что играю; я был настолько обдолбан, что даже едва мог одеться без посторонней помощи.

Когда Винс коротко сказал “привет”, даже при том, что он только что прошёл курс лечения, я предложил ему нюхнуть. Возможно, я сделал это только лишь для того, чтобы снова сойтись с ним, он согласился, скатал в трубочку долларовую бумажку и вдохнул порошок. Несколько мгновений спустя, зажав рот руками, он побежал в ванную и в течение пяти минут выблевал всё, что было у него желудке.

“Что это было, мать твою?” спросил Винс.

“Смэк [38] Смэк (Smack) — одно из названий героина , мужик”, сказал я ему.

“Смэк? Зачем, чёрт побери, ты это делаешь?”

“Потому что это круто”.

“Господи, да ты совсем сбрендил!”

Но мы все к тому времени сбрендили. Чего Винс не понимал, так это того, что пока он лечился от алкоголизма, все мы достигли нового пика нашей зависимости. Мы торчали дома и не знали, чем себя занять после такого интенсивного тура. Наши подруги и жены — Лита у меня, Вещь у Мика и Хани у Томми — покинули нас, и мы остались одни. Поэтому Мик утопил себя в крепких самодельных коктейлях, Томми — в галлонах водки и эйтболах [39] Эйтболл (eightballs) — смесь кокаина с героином , что же касается меня, то это был период, когда я начал систематически принимать наркотики.

Каждый раз, когда я приходил домой из студии, я открывал дверь, повсюду в передней были люди, они слушали музыку, кололись, трахались… Я проходил мимо них, потому что не знал, кто они такие, и падал на свою кровать. По всей моей комнате были разбросаны иглы и книги. Я читал о взаимоотношениях между театром, политикой и культурой, начиная с тех времён, когда шутов, которые не могли рассмешить короля, казнили, заканчивая более новыми идеями, например, эссе Антонина Арто (Antonin Artaud) на тему «Театр жестокости» («The Theater of Cruelty»). Первоначально мы собирались назвать альбом «Развлечение или смерть» («Entertainment or Death»), но спустя неделю после того, как Дуг Талер наколол эту надпись у себя на руке, мы изменили название на «Театр боли». Я украл его то ли из эссе Арто, то ли у девчонки по имени Дина Кансер (Dinah Cancer), с которой я встречался пару раз (которая играла в группе «45 Grave»), то ли у них обоих.

В студии никому не нравился звук, который издавали все наши инструменты. Но мы были слишком пьяны, чтобы что-нибудь с этим поделать. Мик бесился оттого, что должен был использовать усилитель «Gallien-Krueger», вместо своего «Marshall», хотя он чуть было не описался от счастья, когда к нам в студию зашёл Джефф Бек [40] Джефa Бэк (Jeff Beck) - британский гитарист-виртуоз, композитор. Семикратный обладатель «Грэмми». В 1990 году, по результатам опроса газеты Observer, Бэк признан самым выдающимся гитаристом мира. и попросил у него медиатор.

Я написал всего пять песен, и все их мы записали. Поэтому нам пришлось разорить старые демо-записи, чтобы набрать песен на полный альбом. «Home Sweet Home» была одной из первых песен, которую мы поставили на магнитофон, и она унесла наши мысли и чувства в те самые времена, когда мы были ещё без единого гроша, одинокие, безрассудные и смущенные бродяги, жаждущие некой защищённости, возможно, тоскуя по семейным, близким отношениям или по смерти. Но мы записывали её с таким трудом: мы приходили в студию, делали два дубля, отвергали их оба, а затем нам всё это надоедало, и, сытые по горло, мы расходились по домам. И так — каждый день в течение недели только с одной «Home Sweet Home», продвигаясь очень медленно и практически не добиваясь желаемого результата.

Пока мы работали над песней, в студию приехал наш бухгалтер с восходящей актрисой по имени Николь. Она была очень симпатична, но её волосы, зачёсанные назад, были залачены таким образом, что лежали густой и плоской лепёшкой на её макушке. На первый взгляд она показалась мне нудной, закомплексованной грымзой, похожей на адвоката. Я всегда был довольно равнодушен к девочкам. Я любил ложиться с ними в постель, но как только я кончал, я выходил из комнаты и, если мы были в туре, стучал в дверь моих коллег по группе, чтобы посмотреть, чем они занимаются. Я не знаю, за что все они любили меня: я был плохим кандидатом на роль бойфренда. Я был занудой, я обманывал, и я не был заинтересован в том, чтобы кто-то постоянно упрекал меня в этом.