Карла Рэй - Божья девушка по вызову. Воспоминания женщины, прошедшей путь от монастыря до панели

ВЕРНУВШИСЬ в Перт, я встретила Персефону Арбор и присоединилась к ее женской группе. Впервые в жизни я научилась открываться перед женщинами. Я никогда не доверялась своей матери, которая была рядом физически, но никогда – эмоционально; она даже соперничала со мной. Бессознательно я относилась к женщинам так же, как к ней, ни к кому не испытывая доверия.

Персефона умело вела группу: мы рассказывали истории своей жизни и учились на опыте друг друга. В те запоминающиеся вечера, что проходили у нее дома, она вносила дух невероятного веселья. Я рассказала группе о Джордже, а в ответ услышала размышления на темы взаимной зависимости и самоуважения. Также я рассказала женщинам о своей работе в качестве Божьей жрицы любви. Я была готова к тому, что они ужаснутся, но вместо этого мы много смеялись и вместе начали исцелять незаживающие раны – наследие недавнего прошлого.

Смех моих собеседниц помог мне по-новому взглянуть на эротический массаж. В таком свете эти занятия снова казались мне вполне нормальными. Однако мы не коснулись возможности того, что у меня выработалось определенное презрение к мужчинам, основанное на коварном убеждении, что им нужен только секс, а больше всего они боятся интимности. Оно украдкой проникло в мое мировоззрение, и я этого даже не заметила.

Хотя сегодня я общаюсь с Персефоной значительно реже, она не ушла из моей жизни навсегда, оставшись заинтересованным и сочувствующим свидетелем всего, чем я готова с ней поделиться.

ВСЕ ЭТО время я с теплотой вспоминала о Доне и Рут, а потому, вернувшись в Перт и начав преподавать, сразу же пригласила их на ужин. Однако они не пришли ни на этой, ни на следующей неделе. Наконец, Дон сказал, что зайдет поговорить.

Когда он зашел во двор, я искренне обняла его и удивилась скованности и странной улыбке. «Дон, хочешь лимонада?» Он тут же отказался, махнув рукой, но согласился присесть в тени, поскольку день выдался жарким. Дон сразу перешел к делу, решив, что нет смысла тратить время на пустую болтовню.

«Карла, – начал Дон, высоко подняв голову. – Мы с Рут не придем к тебе на ужин никогда». Он выдержал паузу, искоса глядя на меня и, вероятно, ожидая, чтобы яд его стрелы проник мне в кровь перед следующим выстрелом. «Ты злой человек, Карла», – проговорил он ровным голосом, словно епископ или судья. «Мы молимся за тебя, но решили прекратить с тобой отношения. Ты плохо влияешь на людей. Я встречаюсь с тобой в последний раз – больше мы не будем общаться».

Я была настолько поражена и сбита с толку, что не могла найти подходящих слов. Я поверить не могла таким речам! Дон не стал дожидаться, пока я соберусь с мыслями. «Погоди!» – воскликнула я, когда он уже подошел к воротам, однако так и не смогла четко сформулировать свои мысли. Лишь одно было ясно как день: Дон меня предал. Он не только рассказал жене, что мы занимались сексом, но и обвинил в этом меня. Я поняла, что разговор об этом состоялся три года назад. Они ничего мне не сказали в то время и не собирались дать возможности оправдаться сейчас. Даже пытаясь выразить всю мою любовь к ним, я чувствовала безнадежность ситуации. Все случилось слишком давно. «Передавай привет Рут! – крикнула я, когда Дон вышел прочь и закрыл ворота.

Я послала им письмо, где написала, что люблю их, что между нами возникло досадное непонимание, однако ответа не получила. Я послала цветы, но все без толку. Мне было так больно, что я обратилась к нашей общей подруге, психологу. «К чему эти разговоры о молитвах? – спросила я, когда она внимательно выслушала мою историю. – Они ведь не были религиозными».

Но Молли знала ответ. Она объяснила, что Дон и Рут стали новообращенными христианами. Также она проницательно заметила: «Возможно, после того, как ты уехала, им нужен был козел отпущения. Легче было обвинить тебя и спасти брак, чем разорвать свои отношения, приняв тот факт, что один из них несет ответственность за измену».

Наконец, я поняла, в чем дело, и мне стало легче. Лишь потеряв своих друзей, я осознала, что они для меня значили: единственная в моей жизни нормальная, счастливая семья, которой я доверяла. Мне потребовалось много лет, чтобы найти подобных друзей.

ИМЕННО Хэл первым заподозрил, что мое прошлое скрывает в себе нечто, серьезно нуждающееся в исцелении. Мы с Хэлом часто общались из-за дочери, даже когда я не жила с ним. Однажды в наш город прибыла пара терапевтов, работающих с жертвами насилия в детстве, и Хэл настоял, чтобы я пошла к ним, предложив оплатить расходы.

Записавшись и придя на встречу, я увидела, как решают проблемы в группе – выступая перед всеми собравшимися. Я видела, как участники сеанса без сил падают на пол, непроизвольно вскрикивая, как их обнимают и успокаивают Джон и Сью, опускающиеся на колени рядом с ними.

Я решила пройти через это и села на ковер в окружении ног участников, остававшихся в креслах.

«Где ты?» – спросил меня Джон. К собственному удивлению, я без колебаний ответила: «В песочнице».

«Сколько тебе лет?» – продолжал Джон.

«Два года с небольшим».

«Что ты делаешь?»

«Сижу на песке… это крупный, сырой песок… я сижу голышом… мне нравится, как песчинки прилипают к рукам и телу».

«Рядом есть кто-нибудь еще?» – спросил Джон.

«Мой папа, он на меня смотрит».

«Что ты при этом чувствуешь?»

«Мне… противно».

«Твой папа смотрит на тебя, а тебе противно?» Голос Джона был полон недоверия, и я отчетливо вспомнила, что испытывала, будучи двухлетней девочкой. Мой отец не смотрел мне в глаза – он смотрел ниже; лицо его покраснело, превратившись в странную маску. Да, это было противно и мерзко.

Джон закричал: «Да как он смеет так на тебя смотреть!» – и я начала плакать, чувствуя себя преданной навязчивым взглядом отца и от всего сердца благодарная за поддержку собравшихся вокруг взрослых. Сью по-матерински обняла меня. Очень странно было чувствовать на себе оберегающие руки матери.

После сеанса мне стало значительно легче, хотя я была расстроена, поскольку в глазах окружающих мой отец выглядел злодеем. Они всё называли своими именами: для них – а теперь и для меня – было очевидно, что отец не просто смотрел на меня – в его взгляде было вожделение, и он не имел права разглядывать меня там.

Той ночью мне приснился сон. В нем были не образы, а слова, и я должна была непременно их запомнить. Я проснулась ранним утром и большими буквами записала: ОБЕЩАЮ ТЕРПЕТЬ НЕУДАЧУ ВО ВСЕМ, ЧТО ДЕЛАЮ, ЕСЛИ МНЕ ПОМОГУТ ВЫЖИТЬ. Написав это несколько раз, я поняла, что это было буквальное обещание, когда-то данное мной. Это был очень важный ключ, но в каком контексте? Как я могла дать такое обещание? Когда моя жизнь находилась под такой угрозой, что я вынуждена была заключить эту сделку? И с кем я ее заключила?