Вилли Фей - Танковые сражения войск СС

Горели и рушились дома. В небо поднимались огромные облака пыли. Дым и пыль душили и ослепляли нас. Видимость была не более полуметра. Наши истребители танков все время были настороже. Ни один танк не прорвался. Вильгельмштрассе была усеяна горящими танками, в которых рвались боеприпасы и топливные баки.

Не было ни дня, ни ночи — мы едва могли разглядеть небо. Была лишь тяжелая пелена тумана, в которой мерцали грозные отблески огня. Мы слышали гул обстрелов, треск пожаров, а по ночам, совсем близко, крики и плач женщин. От этого мороз пробирал по коже, заставляя нас вздрагивать сильнее, чем взрывы и пожары. По свидетельству бывшего бургомистра от социал-демократов Эрнста Ройтера, опьяненные успехом солдаты Красной Армии изнасиловали 90 тысяч женщин. Сражаясь за каждый разрушенный дом, мы встретили 1 мая в подвалах комплекса зданий РСХА. Над нами все было разрушено. На несколько дней в мое распоряжение было отдано около 100 полицейских чинов. Они сражались как простые солдаты и проявили большую храбрость. Я, будучи гауптштурмфюрером, командовал всеми этими штурмбаннфюрерами, оберштурмбаннфюрерами и штандартенфюрерами. То, как они шли в атаку с винтовками в руках, было достойно восхищения.

В этот первый майский вечер у нас был хотя бы один повод для чувства удовлетворения. Русские заявляли, что к 1 мая возьмут весь Берлин, но мы все еще были здесь.

Наши соседи справа все еще вели упорные бои за каждый клочок земли. Чтобы видеть в наступившей темноте, мы воткнули свечи в рождественские подсвечники. Прямо в подвале, в неровном свете восковых свечей, я вручил последние Железные кресты.

Мы уже утратили надежду и страх, даже чувство времени. Мы ощущали общую радость, радость единения товарищей по оружию и чувство безграничного доверия друг к другу. Награжденные были очень этим горды. Я никогда не забуду блеска их глаз, так искренне смотревших на меня, и тепла их рукопожатий. Они мечтали об этом с самого начала: получить Железный крест. За несколько дней до этого я занял позицию у окна с «панцерфаустом». Мои ребята оттащили меня со словами: «Дайте нам заслужить Железный крест!»

Утром 2 мая мы были в здании Министерства авиации. На нашем участке фронта наступило затишье. Приблизились несколько машин с белыми флагами. В них были русские в сопровождении немецких офицеров. Советские солдаты, мужчины и женщины, подъехали к нам и предложили сдаться. Майор люфтваффе сказал мне: «Все кончено. Капитуляция подписана. Теперь остается только сдаваться». Мы с солдатами быстро приняли решение. Мы собрались отправиться к Рейхсканцелярии, где располагался КП нашей дивизии. Избегая встреч с русскими войсками, мы шли по тоннелям метро. У станции «Кайзерхоф» все стало ясно: улицы были заполнены непрерывно сигналившими русскими грузовиками. Рейхсканцелярия оставалась безмолвной.

Вскоре нас взяли в плен под мостом у Потсдамского вокзала в Берлине, где мы скрывались в ожидании темноты, чтобы уйти в Потсдам. Там мы надеялись присоединиться к армии Венка.

Плен! Казалось, мир рухнул. Конвоиры обходились с нами без лишней жестокости, но повсюду царил экстаз победы, который таил угрозу для побежденных. Один из моих унтер-офицеров был убит пулей в затылок, прежде чем конвоиры успели этому помешать.

Нас загнали к поврежденным Бранденбургским воротам, где мы стояли и смотрели с тяжелым сердцем на парад победителей — сотни и сотни танков, украшенных красными флагами. Мы были раздавлены. Это была полная катастрофа. Мы были стерты, низвергнуты в пучину ничтожества и непроглядный мрак.

Я помню все этапы плена: внутренний дворик тюрьмы Моабит… здания из красного кирпича… первую ночь в качестве пленного… время, проведенное на земле, сидя спиной к дереву. Здесь я узнал о смерти Гитлера и Геббельса. На следующий день меня перевели в Зименсштадт. Городок был покинут. Вся мебель была выброшена на улицу. Через несколько дней я прибыл в лагерь в Финов. 26 апреля я был ранен в ногу, и мне было тяжело ходить. Русские отправили меня в городскую больницу, где я на себе испытал легендарную заботу немецких больниц, которую (в моем случае) проявили ворчливая старшая медсестра и две молоденькие медсестры, Герда и Ирмела. Меня окружала атмосфера дружелюбия и человеческого тепла.

Когда русские переводили лагерь на восток, они решили не брать меня с собой, и я вернулся во Францию. «Вас постигнет кара, достойная предателей!» Такой плакат встретил меня на границе. Через год, когда мое дело рассматривалось в суде, прокурор задал вопрос: «Вы сожалеете о своем поступке?» Я ответил: «Как вы думаете, если бы война закончилась по-другому, я бы пожалел? Если бы я сейчас сказал, что сожалею, это были бы слова труса или лжеца». Присяжные, почти поголовно коммунисты, не держали на меня зла. Их вердикт: двадцать два года каторжных работ вместо смертной казни был знаком уважения, как позднее сказал мне адвокат.

Через три с половиной года ворота тюрьмы распахнулись передо мной. Я вместе с группой заключенных был направлен на работы за тюремными стенами, в дом, принадлежавший Министерству юстиции.

В день моего освобождения собралась вся администрация тюрьмы, и мне предложили шампанское. Городской священник приехал на своем маленьком «ситроене» и ждал меня у ворот. Когда все формальности были соблюдены, один из служащих тюрьмы отвез меня на ближайшую железнодорожную станцию. Все они были искренне рады видеть меня на свободе. Столь теплое человеческое отношение на родине лишь усиливало мою радость от освобождения. Чувство свободы быстро стирало из памяти все трудности, которые пришлось преодолеть.

После непрерывных боев в различных точках города (Замковый мост, мост Гертрауден, Рейхсбанк, Вальштрассе, Шпиттель-маркт и другие) 29 апреля я получил приказ пересечь Потсдамер-Плац в направлении вокзала Ангальтер и вступить в бой с русскими танками. Из-за развалин, мусора и свисавших со столбов проводов это оказалось непросто. Добраться до вокзала Ангальтер не удалось, так как уже по пути мы столкнулись с вражескими противотанковыми пушками и танками, которые открыли по нам огонь. Я приказал открыть ответный огонь и медленно отвел танк назад. Мы заняли позицию на Принц-Альбрехштрассе. Здесь нам удалось заставить вражеские танки держаться на почтительном расстоянии и даже поджечь несколько машин. Тем временем стемнело, и мы стали реже открывать огонь, чтобы не тратить снаряды. Мы не были уверены, что удастся пополнить боезапас. Артиллерия и пехота противника продолжали вести огонь. Поскольку приходилось постоянно отбиваться от вражеской пехоты, оба наших пулемета не умолкали.