Антанас Венцлова - В поисках молодости

Выйдя из Таллинского порта, пароход пересек голубой Финский залив. Миновав прибрежные острова, островки и скалы, он причалил к набережной, за которой начался город, непохожий на другие. Хельсинки называли белым городом не только из-за летних белых ночей, но из-за домов, больших, монументальных, чаще всего построенных из белесого камня. По обеим сторонам просторных улиц на расстоянии друг от друга возвышаются здания, а между ними торчат огромные гранитные скалы. Вокруг цветут цветы. Некоторые дома построены всемирно известным финским архитектором Саариненом. Особенно радуют здания железнодорожного вокзала и парламента — просторные, светлые, мощные и изящные. Всюду поражает непривычный порядок и чистота — все подметено, отмыто, подстрижено, покрашено. Ночью так светло, что можно на улицах читать газету или книгу. Мы ходили по городу, по богатым магазинам, в которых продавцы говорили на финском и на шведском, а при необходимости — и на немецком языке. На улицах, в гостиницах, в автобусах кишели немецкие туристы. Буржуазия повсюду подчеркнуто показывала свою благосклонность к Германии и ненависть к соседу — Советскому Союзу. Когда в старинном городе Виипури (Выборг) под Ленинградом, купив газету, я спросил у киоскера, почему здесь нельзя говорить по-русски, он осмотрелся, не слышат ли его, и ответил:

— Боятся. По-русски почти все умеют, но говорить боятся…

Позднее в средней Финляндии, на курорте Пункахарью, мы познакомились со студентом из Хельсинки, который служил во время летних каникул в гостинице. Вскоре выяснилось, что он неплохо говорит по-русски и хорошо относится к Советскому Союзу. Можно было догадываться, что он — член компартии. Он с ненавистью говорил о нацистах, нахлынувших в Финляндию, и о стремлении Советского Союза избежать войны, о его национальной политике, благодаря которой Финляндия является независимым государством. Нетрудно было понять, что в Финляндии немало людей думают так, как этот студент.

В Хельсинки мы посетили видную писательницу Майлу Тальвио. Она заинтересовала нас тем, что в свое время, еще в конце прошлого века, жила в Литве, в местечке Плокщяй, и дружила с Винцасом Кудиркой. Мы позвонили по телефону и поехали за город, где жила писательница. Нас встретила высокая женщина в длинном белом платье, с двумя рядами янтарных бус на шее (как она объяснила позднее, одни бусы подарили ей литовцы, а другие — латыши). Трудно было поверить, что этой женщине шестьдесят семь лет — такой она казалась бодрой, подвижной, даже молодой.

— Сюда может прийти весь литовский народ, — сказала она на чистом литовском языке.

Писательница ввела нас в просторный дом, в котором висело множество портретов ее друзей и стояло скульптурное изображение Алексиса Киви, изваянное видным финским скульптором Вайно Аальтоненом, а рядом висели финские гусли — кантеле. Майла Тальвио вспомнила свою дружбу с Кудиркой, горести Литвы, порабощенной царем, и на ее голубых глазах блеснули слезы. Она запела литовские песни, поговорила о словах, общих для литовского и финского языков. Из города вернулся ее муж — спокойный, медлительный профессор-славист И. Миккола. С ним было трудно говорить из-за его глухоты, но и он обрадовался, поняв, что его дом посетили литовцы.

Обедать нас пригласили в сад. Здесь к нам присоединились финский композитор и двое гостей из Венгрии.

После обеда хозяева показали нам музей на чистом воздухе, устроенный неподалеку на острове. Со всех концов Финляндии сюда были перенесены старинные деревни. Старые церкви, бани и корчмы, романтические клети, где спали девушки, — все это казалось уютным и интересным. Когда мы вошли в старую, закопченную деревянную избу, Майла взволнованно сказала:

— На чужбине финн всегда тосковал по трем вещам: черному хлебу, запаху родной избы и светлым финским ночам…

Осмотрев капкан на медведя и оборудование старинной почты, мы попали в миниатюрный дом, в котором когда-то жил один из величайших финских писателей Алексис Киви. Здесь еще находится его столик, на котором был написан роман «Семеро братьев», здесь стоит и чайник, в котором Киви кипятил воду, а на стене висит ружье, — этот великий человек жил так скромно и неприхотливо, что в основном кормился дичью, на которую охотился сам…

Как с хорошими друзьями мы попрощались с писательницей и ее мужем, прикоснувшись к прошлому нашей культуры, которое она изобразила в своем романе «Колокол».

Мы побывали у знаменитого водопада Иматра; он крутил турбины большой электростанции.

А потом мы пустились на далекий север Финляндии, к Ледовитому океану. Волшебная коса Пункахарью, замок Савонлина, озеро Сайма; водопады, леса, белые ночи, Оулу, на другом конце Финляндии, у Ботнического залива, с парком на сотнях островков, соединенных мостами; наконец, Рованиеми, в пяти километрах от Полярного круга; незабываемые картины, чудеса природы и человеческого труда.

В гостинице «Гапза» в городе Рованиеми мы никак не могли уснуть. На дворе сияла белая ночь. Люди курили, смотрели на небо, разговаривали — неторопливо, на звонком непонятном языке. Дым из их трубок медленно уходил в прозрачное светлое небо.

На дворе было тепло. Почти немощеная столица Лапландии утопала в травах. Эти травы лезут из канав, у тротуаров, растут во дворах, источая пьянящий аромат. Мы с Элизой после долгой прогулки по городу и окрестностям сидим в своей комнате, смотрим в светлое небо и удивляемся, что часы показывают уже полночь. Все-таки, хоть ночь и не наступает, пора спать, завтра нам предстоит большое путешествие к Ледовитому океану.

Увы, а может, и хорошо, что в Европе кончились те сказочные времена, когда на север можно было податься лишь с запасом продуктов. Тогда дорога от Рованиеми до моря занимала месяц: единственный путь шел через болота, камни и чащи, по ней нельзя было проехать на машине. Сейчас эта длинная дорога превращена в отличное шоссе. Правда, кое-где узкое. Эти 532 километра дороги финны проложили после мировой войны. Она уходит на север дальше, чем Мурманская железная дорога в СССР. Финны гордятся, что это шоссе — единственное в мире, так далеко уходящее на север.

Мы ехали по берегу реки, оставляя слева озаренную солнцем столицу Лапландии. За рекой, которая стремительно катилась по зеленым камням, возвышалась гостиница, у которой вчера мы встретили первую и, странное дело, единственную представительницу лопарей в национальной одежде, в остроносых сапожках и с признаком культуры — очками на носу. Больше коренных жителей в столице не оказалось.

Прохладное утро сверкает лучами золотого солнца на холмах, у шоссе, висит в каплях росы на траве. В открытое окно врывается чистый воздух. В квадрате окна возникают горы, на которых лохматится лес; вот они далеко, на горизонте, потом спускаются ниже, приближаются, растут, а вот мы уже на гребне, и через секунду перед нами новая гора и новая долина.