Тим Бёртон - Тим Бёртон: Интервью: Беседы с Марком Солсбери

Эпизод с Корейской войной — более позднее дополнение. В этой сцене Эван должен был просто спуститься с парашютом и повстречать двух девушек, но без всякой видимой цели. Вот мы однажды и стали шутить, что хорошо бы поручить ему все-таки какую-нибудь миссию. Впрочем, у нас не было ни денег, ни времени, и я придумал не слишком обоснованную сюжетом драку в темноте с использованием приемов каратэ, чтобы как-то оправдать его десантирование в Корею. Эван хотел драться с несколькими противниками, объяснял нам, что давно мечтал проделать нечто подобное в каком-нибудь фильме про войну, а затем залихватски вытереть нос, — уж не знаю, на какой фильм он намекал...

Люблю людей, стремящихся к исторической достоверности в кино. Когда я рекламировал свою картину, некоторые газетчики донимали меня: мол, почему на Корейской войне надписи сделаны по-китайски и поют американские песни? А я говорил себе: «И это они меня называют странным?» Я и не претендую на правильный показ Корейской войны, дело в том, что здесь вообще нет правильного показа чего бы то ни было.

Именно поэтому, в частности, в том эпизоде фильма, где действие происходит еще в период сегрегации на юге США, юный Эдвард Блум играет с чернокожими ребятишками, а новорожденного Уилла принимает врач-негр, хотя в то время таким докторам запрещалось иметь дело с белыми пациентами.

Итак, я взял из будущего Эдварда Блума то, что знал о нем, и создал собственный набросок этого персонажа. Для меня он не расист, а, напротив, — человек, лишенный подобных предубеждений. И поскольку все в фильме окрашено его ощущением действительности, временные рамки не столь уж важны: Эдвард свободен от расовых предрассудков и просто не обращает внимания на различие в цвете кожи. Когда мы снимали сцену в цирке, ко мне подошла пара встревоженных статистов и один из них спросил: «Скажите, ведь здесь не будет негров, правда?», на что я ответил: «Знаете, в этом фильме они как раз будут».

«Крупная рыба» сохраняет устойчивое равновесие между подчеркнутым реализмом сцен в больнице, где лежит Эдвард Блум, и фантастическими эпизодами, снятыми Бёртоном тем не менее весьма реалистично.

Причин этому было множество. Прежде всего, мы старались не слишком полагаться на компьютер — такой подход диктовал сценарий. Люди, причастные к миру кино, чересчур избалованы компьютерной графикой. Однажды мы стояли посреди поля, смотрели на дерево, где должен был оказаться автомобиль Эдварда, и кто-то предложил: «А почему бы нам не изобразить машину, висящую в ветвях, при помощи компьютера?» Я ответил: «Нет, нам придется подвесить машину на дереве». Или: «Давайте нарисуем цветы на компьютере». — «Нет, цветы должны расти в поле, чтобы Эдвард стоял среди них, а не перед гребаным синим экраном». Для меня очень важно присутствие элемента ручной работы, выполненной человеком, что обусловлено самой темой реального и нереального. Есть, конечно, и более реалистические сцены, но нам не хотелось, чтобы они походили на стереотипное изображение американского Юга, мы стремились придать им более поэтический оттенок — поток сознания, южная готика.

«Крупная рыба» построена на баснях и сказках, мифах и фольклорных историях у включая многие архетипические для них элементы: ведьму, русалку, великана, оборотня, цирку идиллический маленький городок, — все это в уникальной бёртоновской интерпретации. По иронии судьбы, деревья, мешаюшце Эдварду покинуть городок Спектр, были дополнением к сценарию, придуманным Спилбергом.

Конечно, мы опирались на классические образы в той же мере, в какой «Ясон и аргонавты» используют символику мифов. Это было весьма забавно, поскольку символы адаптируются к разным культурам и в каждом поколении видоизменяются. Вот почему тема красавицы и чудовища, универсальная по своей сути, может быть решена сотней всевозможных способов и каждый раз по-новому. Фольклор и мифы всегда завораживали меня. Их восприятие меняется, когда люди взрослеют: они забывают, что эти истории, включая ведьм и оборотней, основаны на реальных эмоциях и психологических особенностях людей. Для меня совершенно естественно исследовать подлинные чувства путем их гиперболизации, и я всегда удивлялся, что люди, становясь старше, забывают об этом.

И вновь я обратился в мыслях к своему отцу. Хотя у нас были неважные отношения, в пору моего детства в них иногда присутствовал элемент волшебства. Дело в том, что у него были вставные зубы, два из них острые, и он притворялся, что при полной луне превращается в оборотня: умел щелкать своими искусственными зубами, и нам это безумно нравилось. Так что сами видите, он был сродни сказочному персонажу. Важно помнить такие вещи, не утерять их с годами. А я слишком долго не вспоминал о них: стал чересчур самонадеянным. И все же эти ранние впечатления оказывают на тебя благотворное влияние: такие волшебные, сюрреалистические моменты несут мощный эмоциональный заряд.

Больше всего меня заинтересовала сюжетная линия, связанная с цирком, сам не знаю почему — ведь я никогда не любил цирк, ненавижу его и поныне. Но в фильме эта тема решена весело: здесь показаны циркачи старого закала, вроде тех, что устраивали грязевые шоу, которые до сих пор существуют, например на севере штата Флорида. Возникает ощущение какого-то причудливого кинематографического братства: ты сидишь в захолустье с кучкой людей и пытаешься что-то соорудить. Эти съемки в Алабаме доставили мне удовольствие, и циркачи тоже — ведь они похожи на киношников, хотя и не во всем, люди цирка — особая порода.

Эскиз Бёртона: Амос Кэллоуэй и кот-самоубийца

Моим любимым номером был кот-самоубийца, он несколько раз проделывал этот трюк. Кажется, мы снимали его дважды, и оба дубля получились разными. Когда я впервые это увидел во флоридском цирке, сразу сказал: «Берем с собой этого парня с котом». Он вроде бы был русским и нажил себе состояние, заставляя кота прыгать с немыслимой высоты. Не будь я режиссером, попытался бы освоить его профессию: ведь он работал от силы секунд двадцать в день. На меня это произвело сильнейшее впечатление: такое не может происходить само по себе, здесь есть нечто сверхъестественное, но так или иначе, этот номер был моим любимым.

Некоторые эпизоды «Крупной рыбы», кажется, повторяют те, что уже были в предыдущих фильмах Бёртона, в частности короткая сценка, где Эдвард Блум руководит садоводческим бизнесом в Эштоне. Пригородные лужайки, за которыми ухаживает его компания, чрезвычайно напоминают ландшафты фильма «Эдвард Руки-ножницы».