Ярослав Тинченко - Белая гвардия Михаила Булгакова

(Слово, 22 листопада 1918 року, № 43)

Случай с бронированным поездом

21 ноября в 2 ч. дня на готове к отправке бронированного поезда явился машинист Николай Доценко с подложным документом о поручении ему вести поезд. Направив поезд в тупик он произвел крушение, а сам успел скрыться. Немедленно были вызваны рабочие, которые приступили с исключительной энергией к исправлению повреждений. К вечеру поезд был исправлен. Когда вместе с благодарностью рабочим было вручено вознаграждение в размере 3000 рублей, рабочие от вознаграждения отказались и попросили передать эти деньги в распоряжение Добровольческой армии.

(Киевская Мысль, 23 (10) ноября 1918 года, № 222)

Черниговщина

За истечении текущего дня боевых столкновений на фронте корпуса не было. Большевистский бронированный поезд, приблизившийся к разрыву пути в районе ст. Кузы, что в 20 верстах северо-западнее Гомеля, выслал из своего состава делегацию к немцам с просьбой не препятствовать исправлению пути. Немцы в этом отказали. В остальных районах Черниговщины без перемен.

(Киевская Мысль, 27 (14) ноября 1918 года, № 225)

Приказ по Українській та Північній арміям № 4

В доповнення до мого приказу за № 1 встановляю для всіх військовослужачих за весь час їх перебування на позиції і в бою зверх платні окремі добові гроші в розмірі для старших (офіцерських) чинів 20 карбованців на добу, а для всіх молодших чинів 10 карбованців на добу.

Головнокомандуючий генерал-від-кавелерії граф Келлер

(Слово, 26 листопада 1918 року, № 46)

По сведениям из осведомленных источников вчера утром (т. е. — 22 (9) ноября — прим. Т.Я.) добровольческие части начали наступление. Отряды Петлюры не выдержали боя и начали поспешно отступать. Большую поддержку правительственным войскам оказала артиллерия. Попадания в отдельные группы противника были весьма метки. На место боя выезжал министр Внутренних дел И.А. Кистяковский, который вместе с Главнокомандующим генералом Келлером объехал передовые позиции, за час до этого оставленные противником.

(Киевская Мысль 23 (10) ноября 1918 года, № 222)

Из под расстрела. Письмо в редакцию

Позвольте господин редактор на страницах вашей газеты рассказать о том, что пришлось пережить и испытать еще одному из тех многих, которые явились жертвами озлобления и примитивной расправы бывших людей, бывших русских граждан, теперь нравственно не калеченных людей- животных. В 6 часов утра 22 сего ноября я в числе отряда офицерской дружины во главе с полковником Л… выступил из села Никольской Борщаговки по направлению к Петропавловской Борщаговке и встретившимся нам противником, петлюровцами, превышающими нас в количественном отношении, при пулемете, принято было нами за нашу заставу, был взят в плен. Окружив и обезоружив, они повели нас в село.

Наше шествие сопровождалось насмешками и руганью со стороны конвоиров.

Полковник Л… всю дорогу требовал предоставления ему возможности говорить с их штабным начальством, а подполковник Г… уверял, что это недоразумение, которое через полчаса выяснится. Пройдя все село Петропавловскую Борщаговку и передаваемые из рук в руки мы были приведены к сараю, находящемуся у конца деревни в сторону Святошино. Нас завели в сарай, окруженный сильным караулом, державшим все время винтовки на изготовку. Троих из нас: полковника Л…, подполковника Г… и ротмистра С… повели куда-то в штаб, а мы остались в сарае. Подошла какая-то женщина и стала плакать. На вопрос одного из солдат, чего она плачет, она ответила:

- Мни цых людей жалко,

- Чем плакать, лучше бы принесла им хлеба, — отвечал солдат.

Действительно, некоторые из нас просили дать кусок хлеба. Через

некоторое время, получивши через солдата собранные от нас деньги, женщина принесла большой хлеб и два кувшина молока. Но не успели мы опомниться, как молоко было уже выпито часовыми. Нам все-таки дали по кусочку хлеба. Тем временем вернулись ушедшие в штаб. По прошествии пятидесяти минут вошли в сарай пять человек, из которых четверо навели на нас винтовки, а пятой при шашке в черной каракулевой шапке лет 2022, улыбаясь, крикнул: "У кого есть часы, давайте". Все стали поспешно снимать и отдавать часы, которые тут же распределялись между караулом. Далее было потребовано отдать шапки, причем это требование сопровождалось намеком, что нас разведут по четыре человека по теплым квартирам и они там будут не нужны. Забраны были и кольца, а кто просил оставить кольцо обручальное, на него направлялись винтовки.

Потом было приказано четырем из нас выходить. Вывели трех ходивших в штаб и еще одного. По прошествии двух-трех минут мы услышали залп. У нас опустились головы. Затем второй залп. Все стало ясно… Все перекрестились, некоторые стали читать молитву. Возле меня сидел студент Г… и плакал. Я принялся утешать его. Вошли снова. Послышался окрик, мол, четыре, — да живо. Секунда колебания, и я встал. Встали еще трое. Лица, фамилий которых я не помню. Вывели из сарая и стали обдирать. На мне был полушубок и шинель. Так как полушубок трудно расстегивался у ворота то его разорвали. Повели через улицу, проходя которую я увидел стоявшего и смотревшего на нас офицера, которому, указав на виднеющаяся у него на груди георгиевскую розетку, сказал: "За что вы его получили? И вам, как офицеру, не стыдно?". Но я не договорил. Солдат, шедший возле, ударил меня в грудь прикладом. "Успеешь еще", — сказал я ему, отводя винтовку. Нас привели к оврагу и стали раздевать до белья.

- Снимай рубашку (гимнастерку).

- Снимай скорее, потом уже снимешь.

- Потом она будет запачкана, — последовал ответ, и я снял. Наконец раздели. Я повернулся к ним спиной и стал мысленно прощаться с родными и близкими. Вдруг залп. Я чувствуя, что не тронут пулей, притворился смертельно раненым и бросился в ров. Чудо. В меня не попали. Слышу стоны, мольбы добить, а сам не верю себе, что я жив. Лежу, притаив дыхание. Вцруг снова залп, вниз, по не добитым. Я опять чувствую, что нетронут. Еще несколько одиночных выстрелов и тишина… "Ну, будь что будет", — подумал я и стал освобождаться из-под навалившихся на меня товарищей.

Поднял голову, — никого. Бросился вперед и почувствовал, что при падении повредил свою больную ногу. Все же я был благодарен, что меня оставили в белье, так как при побеге мне легче было скрыться сливаясь со снежным покровом. Не зная, что еще будет со мною, я хотел и смеяться и плакать. Но медлить было невозможно. Ползком я добрался до второй линии окопов, и, видя, что преследование мне не угрожает, как мог принялся бежать. Скрываясь в лощинах, где возможно — лесом, я добрел до реки Ирпень и далее по шоссе уже покрытый шинелью, которую дал мне крестьянин, знавший моих родных, живущих за Ирпенем по Житомирскому шоссе. Чувствуя, что далее самостоятельно двигаться не могу, я с помощью этого крестьянина-попутчика добрался к своим родным, где и свалился.