Рита Райт-Ковалева - Роберт Бернс

Нет, не таким хотел Вильям видеть своего старшего сына, не для того он, не жалея денег, учил его как мог. Гильберт — тот другой: ничем, кроме хозяйства, не занимается, вырос рассудительным, спокойным, бережливым. Правда, и Роберт — хороший сын, любит мать, заботливо относится к сестрам, к младшим братьям. И никто не говорит о нем дурно: видно, он никого не обидел, никому не причинил зла.

Должно быть, жив еще в нем страх божий.

А может быть, это страх перед отцом?

Что будет с ним, когда тот умрет?

Оттого отца беспокоит судьба Роберта, оттого Роберт в это утро плачет у окна...

А вечером, став на колени, Роберт бережно складывает на бездыханной груди тяжелые холодные руки, которые всегда старались удержать его на стезе добродетели.

Деревянную колыбельку для девочки собственноручно сделал Гильберт. Сестры сшили для нее рубашонки, связали теплое одеяльце. Все были счастливы, что Роберт не женился на матери девочки и забрал ребенка на ферму. Только мать Роберта жалела, что молоденькая служанка Бетти не стала ее невесткой и вышла замуж за другого. Пусть она глуповата, пусть не очень красива, зато такой работницы не найти, да и Роберту она была бы послушной женой. Ему в январе минуло двадцать шесть лет, пора бы остепениться. После смерти отца, когда перебрались на ферму Моссгил, арендованную у Гэвина Гамильтона, он сначала был угрюм, много писал по вечерам, а потом, как настала весна, повеселел и хоть работал за троих, но вечно пропадал по вечерам в Мохлине, а то и гулял до рассвета. Никто и не заметил, как у него началась любовь с Бетти.

Роберт смотрит на крошечное существо с волнением. Дорого она ему досталась, эта девочка: церковный совет поднял шум, его заставили в воскресенье сидеть на «покаянной скамье» в церкви и выслушивать нотации «папаши Оулда» — местного священника. Неужели бог действительно карает за то, что двое целуются вечером во ржи, что осенью на сеновале так уютно и тепло спать рядом, неужели ад ждет тех, у кого в жилах горячая кровь, а в сердце — радость жизни? «Нет, что бы ни говорили о любви, о безумствах, на которые она толкает юные, неокрепшие души, все же она заслуживает те высокие славословия, какие ей пели и поют, — пишет Роберт в своем дневнике. — И если бог считает любовь грехом, зачем он сам вложил в душу страсть, а в кровь — огонь? «Ведь свет, что сбил тебя с пути, был тоже послан небом». За что же тогда осуждать человека, за что выставлять его на позор, как бродягу или вора?»

Конечно, есть один грех — тяжкий и непростительный: нельзя отрекаться от своей плоти и крови, от своего ребенка. Об этом Роберт всегда говорил своим друзьям. Об этом его стихи новорожденной дочке:

Жизнь Роберта очень изменилась после смерти отца. Теперь он и Гильберт — хозяева в доме. Теперь никто не спрашивает, куда они тратят деньги. Впрочем, Роберт предоставил все денежные дела Гильберту — брат гораздо лучше с этим справляется.

«У брата нет ни моего неукротимого воображения, ни моей опрометчивости в любви и в отношениях с людьми. По здравому уму и трезвой рассудительности он всегда был много выше меня», — писал Роберт.

Первый год на ферме прошел неудачно: молодые хозяева купили скверные семена, и осенью снова пришлось отказывать себе во всем, чтобы прокормить семью. Роберт был очень занят. Днем — работа в поле, тысячи неотложных дел на ферме. Но вечера он почти всегда проводил в Мохлине, со своими друзьями — «четверкой бунтарей».

Двое из «бунтарей» — Джон Ричмонд, клерк адвоката Гамильтона, и Джэми Смит — были на несколько лет моложе Роберта и обожали его, как он когда-то обожал Ричарда Брауна. И с ними Роберт снова стал мальчишкой, как будто наверстывая те годы, когда он угрюмо выслушивал наставления отца. Роберт любил отца по-своему, он писал своему кузену, что потерял «лучшего из друзей, мудрейшего из наставников». Но из уроков отца Роберт взял только то, что ему было по-настоящему понятно и близко. Так же как бог был для него не беспощадным, карающим отцом небесным, а доброй первопричиной всего сущего, так же как в библии он искал подтверждения тому, что радости земной жизни вовсе не грех, так и об отце он писал:

С опаской смотрят мохлинские обыватели на отчаянных парней, которыми верховодит молодой хозяин Моссгила — Роб Моссгил, как называют Бернса. Особенно хмурятся те, у кого есть дочки-невесты.

Отец одной из мохлинских девушек перехватил стихи, написанные его дочке, воспитанной барышне, окончившей школу и запоем читавшей романы.

В стихах говорилось, что романы принесут только вред:

Кого-то из добродетельных мохлинских обывателей возмутили эти стихи, и он пожаловался на Роберта одному из церковных старост мохлинского прихода — Вильяму Фишеру. Фишер сказал, что давно следит за безбожником Моссгилом, особенно потому, что тот как будто стакнулся с другими безбожниками — с адвокатом Гэвином Гамильтоном, со сладкоречивым нотариусом Эйкеном, которого все зовут «оратор Боб», и, конечно, с доктором Макензи, приятелем обоих.

На Гэвина Гамильтона церковный совет давно точил зубы. В церковь он почти не ходил, выпивал «не в меру» и, несмотря на знатное родство, не гнушался обществом «всякой рвани». Клерком у него служил приятель Роберта — Джон Ричмонд, которого Вилли Фишер подозревал в «недозволенно нахальном» обращении с девушками.

Вилли Фишер ненавидел Гамильтона. Сам Фишер был старым холостяком, который по заслугам прославился своей «назидательной болтовней, обычно переходившей в пьяное словоблудие, и елейным распутством со слезливыми покаяниями», как писал про него Роберт. Какова же была радость Фишера, когда он, наконец, поймал Гамильтона на непростительном грехе: в «день субботний», который полагается свято чтить, Гамильтон послал на свой огород кого-то из слуг, приказав накопать к завтраку молодой картошки!