Жан Фавье - Франсуа Вийон

В это время францисканцы сутяжничают с прево города Парижа. Пишар не нападал на путешественников на большой дороге, он не опустошал крестьянские поля, он не совершил никакого преступления против церкви. Случаи, которые братья во Христе хотят представить светскому правосудию, не подлежат двойственному толкованию, а дело Пишара за их рамки не выходит. Было нарушено право убежища; Парламент признал их правоту. 16 мая 1464 года Пишар с соответствующими церемониями был препровожден к францисканцам.

Стоит ли говорить, что братьям-монахам не нужен Пишар? На этот раз решили соблюсти приличия. Прево официально потребовал у францисканцев, чтобы они соблаговолили вернуть ему Роже Пишара.

События развиваются: Пишара заключают в Шатле, осуждают и приговаривают к виселице. Он апеллирует к Парламенту, тот отклоняет его ходатайство, как это было с дю Мустье, и добавляет 60 ливров штрафа за то, что Пишар без толку потревожил Парламент. Пишар выиграл время у королевского палача, но его заставили это время оплатить.

Впрочем, наложение штрафа было бессмысленно: у Пишара за душой ничего и никто за него не заплатит. Тот, кого Дожи назвал в вечер потасовки «настоящим распутником», будет повешен, не выплатив ни су.

Осужденный с дю Мустье и Дожи, Вийон также послал в Парламент апелляцию. На этот раз было не до шуток. Апелляция написана прозой, без риторической цветистости и подтекста. Ответ лаконичен. 5 января 1463 года – дело велось очень быстро – Парламент провозгласил:

«Судом рассмотрено дело, которое ведет парижский прево по просьбе магистра Франсуа Вийона, протестующего против повешения и удушения.

В конечном итоге эта апелляция рассмотрена, и ввиду нечестивой жизни вышеозначенного Вийона следует изгнать на десять лет за пределы Парижа».

Суд не оправдывает, но и не приговаривает к повешению. Магистр Робер Тибу, председатель Парламента, – каноник Сен-Бенуа-ле-Бетурне. Может, это удача для его невыносимого соседа? В конечном итоге того, кто расплачивается за свою репутацию шалопая, а также за то, что принял участие в преступлении, где доля его вины была невелика, Парламент решил отпустить.

Весьма вероятно, что в эти несколько дней, перед казнью, поэт набросал другую апелляцию – драматическую, названную «Балладой повешенных», которую он адресовал всему человечеству, единому перед лицом смерти. На этот раз он уже не смеется, даже «сквозь слезы». Он защищает виновного. Он не осмеливается больше ждать, как недавно в тюрьме города Мён, чтобы друзья вызволили его оттуда. Теперь уже не тот рефрен, что был прежде: «Оставите ль здесь бедного Вийона?» То, на что он рассчитывает, – это братство людей. Осужденный видит уже, как смеются прохожие, и он в тревоге. Его доля – тревожиться, а Парламента – вершить правосудие. В этой драматической балладе поэт берет на себя ответственность лишь за судьбу своего человеческого достоинства.

Настойчиво звучат, как жестокая правда о равенстве всех перед смертью, одни и те же повторяющиеся слова: «братья», «люди», «братья людей»… Новый словарь.

Призыв молиться – «Молите Бога» – не что иное, как перевод исходного постулата догмы, которую начиная с церковного собора в Никее теологи называют «Причастием святых». Вийон боится ада. Если все люди попросят Бога, Он поможет им избавиться от адских мук. «Пусть нам всем будут отпущены наши грехи». И бывший школяр вновь обращается к словарю теолога: «Пусть милость Его будет для нас неистощима».

Призыв к людям – это призыв к улице, с которой Вийон неразрывно связан. Это мольба того, кто так насмешничал, но насмешничал лишь над богатством, достатком, заносчивостью, злобой, жадностью. Вийон никогда не смеялся ни над чьими страданиями, кроме своих собственных.

В ожидании казни он просит рассматривать смерть как уход человека из жизни, а не как уличный спектакль. «Пусть никто не смеется над нашей бедой». Виселица оскорбляет его: «Пусть она разрешена правосудием, все равно виселица достойна презрения». А страх – в словах, лишенных риторики: «Не смейтесь, на повешенных взирая».

Крик души Вийона, увидевшего перед собой веревку, рядом – бродяг, представляющих большую часть человечества, заключен в призыве, которым открывается баллада и который клеймит лишь одно прегрешение, существенное в глазах бедного клирика: прегрешение против любви.

Как отчаявшийся узник смог найти не только время, но и чернила и бумагу? Возвращался ли он в эти дни к своим давним мыслям и стихам? Не пересказывал ли он свои горькие думы, теперь уже бродившие в голове человека, брошенного в темницу? К кому обращал он тревожную мольбу, уравновешенную трезвостью рассказа и ясностью видения?

А дальше тон Вийона меняется. Он благодарит Суд. Но на этот раз, поскольку условности ни к чему, он отказывается от прокурорского языка. Однако в благодарственном обращении Вийона к судьям звучит и мольба.