Елена Коровина - Великие пророчества. 100 предсказаний, изменивших ход истории

В октябре 1889 года Бловица пригласили написать про рейс легендарного Восточного экспресса, впервые отправлявшегося по маршруту Париж – Стамбул. Лучшие мастера мира подготовили специальный локомотив и роскошные вагоны – спальный, пульмановский и ресторан, отделанные панелями орехового дерева, темно-лиловым бархатом, светильниками, созданными в одной из ювелирных мастерских Амстердама. Впоследствии кто только не станет писать об этом легендарном экспрессе, даже сама королева детектива ХХ века Агата Кристи опубликует свой бестселлер. Но в том первом рейсе из пишущей братии был только один – Стефан Бловиц. Остальные приглашенные – только особы королевской крови. И потому, когда репортер отправился в вагон-ресторан, при входе случилась заминка. Метрдотель в белой отутюженной паре громко объявлял имена входящих: «Король Румынии Карл I! Султан Турции Абдул Хамид II!» Глаз метрдотеля скосился на низкую фигуру журналиста, и, узнав его, он гаркнул: «Король репортеров Бловиц!»

За столиком Стефан обнаружил по правую руку – короля Швеции, по левую – короля Румынии, а напротив – принца Астурийского. Кровь прилила к голове Бловица: вот и исполнилось пророчество цыганки – он сидит за одним столом с королями и принцами. Но помогли ему не какие-то там «пух и перья», а блестящее перо журналиста. И отныне весь мир будет знать, что пресса – вот настоящая, реальная власть.

Театральный мир полон разных пророчеств, предсказаний и мистических событий. Никуда от этого не деться, сцена – мистический мир: пока горят софиты, он есть, погаснут огни – исчезает, словно не было. Но одно из самых трагических театральных предсказаний оказалось связано с именем самого веселого и насмешливого композитора второй половины XIX века – Флоримона Эрве, создавшего сатирический и задорной жанр оперетты.

Рождество 1883 года в Париже было отпраздновано необычайно роскошно. Терпкий аромат хвои и мандаринов обволакивал город. Витрины магазинов притягивали самыми изысканными и дорогими подарками. Столица мира веселилась вовсю. Театры, открывавшие свои праздничные представления, сияли почище рождественских елок. Особенно знаменитый на весь мир «Варьете», в главной витрине которого красовалась огромная афиша: «Премьера! «Мадемуазель Нитуш». Оперетта Флоримона Эрве».

Но, глядя на нее, ненасытные до зрелищ парижане, ничуть не стесняясь, громко задавали друг другу пикантный вопрос: «А разве он еще не помер, этот сочинитель оперетт? Неужели жив?!»

Приоткрывая форточку полуподвальной каморки, выделенной ему театром на время предпремьерной лихорадки, бедняга композитор прекрасно слышал все эти неприличные вопросы – над окном находилась касса «Варьете». Эрве злился: надо же быть такими тупоголовыми! Они путают его с другим композитором – покойным Оффенбахом! Ему хотелось выскочить из своей каморки и нахлестать по наглым лицам почтеннейшей публики. Но, увы, из своего полуподвала он видел одни только ноги – у кого в начищенных башмаках, у кого в прилипшей зимней грязи. А по ногам как поймешь – кто и что говорит?!

Конечно, Эрве уже несколько лет ничего не сочинял, его старые оперетты перестали идти в Париже, но хоронить его заживо?! Это мы еще посмотрим! Вот пройдет премьера «Мадемуазель Нитуш», и все станет ясно.

Однако утром 26 декабря маэстро был не столь уверен в благополучном исходе. И кому только пришло в голову назначить премьеру на первый день после праздника?! Все явились навеселе: рабочие сцены путались в декорациях, костюмерши – в костюмах. Да и сама прима театра, Анна Жюдик, на которую и была рассчитана постановка, запаздывала.

Эрве рвал и метал. Разве это нормальное отношение к великому искусству? Вот он, например, вообще не уезжал на ночь из театра – прилег на двух составленных стульях в своей каморке под кассой. От волнения, конечно, не сомкнул глаз. Но как иначе? Ему же 58 лет! Легко ли в такие годы начинать заново? Композитор уже переругался с подвыпившими девицами кордебалета, которым, между прочим, сегодня придется изображать целомудренных воспитанниц монастырского пансиона «Небесные ласточки», то есть почти монашек. А эти «монашки» наложили на себя столько косметики, словно они бесстыжие уличные девицы! А тут еще и Жозе Дюпюи – исполнитель главной роли Флоридора, преподавателя музыки в монастыре, – нарумянил себе щеки и стал похож то ли на беспардонного жиголо, то ли на стареющего «мальчика по вызову». В сердцах Эрве погнал его со сцены – умываться. И тут у центрального прохода в еще закрытом для зрителей зале возникла какая-то суета – вся в мехах явилась певица Анна Жюдик, благоухая экзотическими духами.

Слава Богу! Эрве ринулся в зал через боковой проход. Приложился к ручке, оцарапав губу об огромный алмазный перстень, поднял глаза на диву и оторопел. Мадам Жюдик, которую еще лет пять назад весь мир называл «непостижимой» и «несравненной», выглядела хуже некуда: мешки под глазами, отекшие щеки, над верхней, кривящейся губой – явные черные усики. Господи боже, да ведь через пару часов ей выходить на сцену в образе 17-летней девушки, воспитанницы пансиона «Небесные ласточки»! Хороша же будет «ласточка» годков эдак за сорок…

Композитор в ужасе пролепетал: «Что случилось, Анна? Вы заболели?»

Мадам вскинула на него разъяренный взгляд и вырвала руку: «Пропустите меня, я должна загримироваться!» И, махнув своей горничной, Жюдик через сцену прошествовала в гримерную.

Эрве плюхнулся в кресло первого ряда. Оперетту ждет провал – это ясно. Видать, и Жюдик, как все парижане, вчера перебрала с шампанским. А ведь не молоденькая, пора бы и меру знать. Да и голос поберечь не мешало бы! Эрве вспомнил, как в начале этого года Анна Жюдик появилась в квартирке, которую он снимал на улице де Лоретт, выходящей к Монмартру. Вошла, благоухая дорогим парфюмом, и вдруг, без объяснения, бухнулась на колени: «Только вы можете спасти меня, маэстро! Вы же гений, вы родоначальник оперетты. Вы сможете написать для меня прекрасную музыку. Я умоляю вас! Мой голос подводит меня, и мне нужна партия приятная, но несложная – под силу угасающему голосу». И дива заплакала.

Ах, зачем только Эрве поддался на ее уговоры? Неужели не знал, что прима театра может зарыдать в любой момент, как по заказу? Жил бы он сейчас тихо-спокойно. Конечно, как композитора его и не вспоминали бы. Ну и что? Зато сегодня его вспомнит весь Париж и станет злорадствовать: новая оперетта Эрве провалилась! Лучше бы он и не выходил из забвения…

Сколько раз в жизни Флоримон говорил себе: «Лучше бы я не делал этого!» Но все равно делал… Отец с матерью мечтали, чтобы их сын, Флоримон Ронже – таково его настоящее имя, обрел стабильность в жизни. Сами они – провинциальный французский лавочник и испанская танцовщица – еле сводили концы с концами, и потому верхом блаженства им представлялась жизнь нотариуса. К ней и начали готовить юного Флоримона. Но он тайком бегал к старичку органисту учиться играть. Идиот! Именно так и назвала его мать, выгнав из дома. К тому времени отец Флоримона уже умер, и мать привезла сына в Париж. Думала, что там будет полегче. Но облегчения не произошло. Упрямый мальчишка все равно бегал в соседнюю церковь Сен-Рош, где прислуживал викарию, и, как всегда, учился органному мастерству. Да он даже ухитрился взять несколько уроков у знаменитого композитора Обера. Вот терпение матери и закончилось. Пришлось мальчишке начинать самостоятельную жизнь.