Елена Коровина - Великие пророчества. 100 предсказаний, изменивших ход истории

А через пару дней Флоримон столкнулся с графом де Эрве на ступеньках церкви. Граф шел не один, а с двумя красотками. Те щебетали вовсю, стараясь каждая привлечь внимание к себе. Граф же в безупречной темно-зеленой фрачной паре только лениво улыбался.

Флоримон тогда просто замер. Вот это жизнь: наряды, девушки, улыбки. Может, поэтому на вопрос директора театра он прокричал фамилию Эрве.

Но, как всегда, черт его дернул! Никто же не знал в лицо молодого композитора. И граф де Эрве, прибывший на премьеру «Дон Кихота», как всегда не смущаясь, раскланивался на приветствия своих светских друзей, которые посчитали, что музыку к «Дон Кихоту» написал именно он. Ведь он же – Эрве. А бедняга Флоримон тогда только удивленно и взволнованно смотрел, как с успехом его премьеры поздравляли другого.

Но бог с ними, со всеми! Эрве вздохнул – что было, то прошло… Тогда, конечно, он прорыдал полночи. Зато теперь, на провале «Нитуш», вполне бы согласился, если бы его музыку приписали другому. Да только чудес не бывает: за провал придется отвечать самому… И в это время в коридоре появился помощник режиссера: «Маэстро, оркестр в сборе!»

Задвинув подальше все переживания – и прошлые, и настоящие, – Эрве поспешил в оркестровую яму. Нельзя, чтобы оркестранты настраивались кто в лес, кто по дрова. За всем следует присматривать самому.

Под звуки настраивающихся инструментов маэстро успокаивался. Очнулся, только когда по проходу зала пробежал служитель, давая последний звонок. Оказывается, разряженная партерная публика уже почти расселась. Шелестела программками, наводила друг на друга бинокли, обсуждала прошедшее Рождество и предстоящий спектакль.

Эрве выбрался из оркестровой ямы и пристроился в директорской ложе на последнем ряду кресел, не видных ни со сцены, ни из зала. Сейчас начнется провал!..

Дирижер взмахнул палочкой, оркестр вступил, занавес пошел вверх. На сцене появились целомудренные воспитанницы монастырского пансиона. Композитор вытянул шею. Бог услышал его молитвы – девицы умылись, и теперь их лица сияли естественной юной простотой. Вот они станцевали свой танец, расступились, освобождая путь примадонне. Эрве зажмурился: сейчас появится злосчастная Дениза – Жюдик и раздастся оглушительный свист. Но раздались аплодисменты. Мадам Жюдик кокетливо оглядела ложи, подняла очи на галерку и, как умела только она одна, улыбнулась одновременно всему театру – и партеру, и всем ярусам. У Эрве челюсть отвисла: Анна была прелестна и молода!

Мягко приоткрылась дверь директорской ложи, впуская новых зрителей. Около композитора присела горничная мадам Жюдик и бойко зашептала: «Моя хозяйка такая красавица! А все потому, что гримируется перед старинным зеркалом. Говорят, его сделал лет триста назад великий скульптор Бенвенуто Челлини в подарок королевской фаворитке Диане де Пуатье. И говорят, это зеркало волшебное: та, кто в него посмотрится, красавицей станет!»

Эрве отмахнулся от назойливой девицы. Любят же дамочки привирать! Краем глаза композитор увидел в глубине ложи знаменитого парижского гримера месье Грени. Цокая языком, он оценивающе смотрел на сцену – не на несравненную Жюдик, конечно, на свою работу над ее возрожденным лицом.

Пожалуй, не будет провала. Зал оживлялся все больше, выход Денизы бисировался, шутки вызывали бурный смех. И вот появился главный герой – композитор Флоридор. Его исполнитель, Жозе Дюпюи, тоже привел себя в порядок. Правда, без розовых щек, его лицо обрело какой-то измученно-синюшный оттенок. Тоже, видно, хорошо отметил Рождество. Но сейчас его вид превосходно иллюстрировал жалобы на то, что ему приходится крутиться как белка в колесе, днем играя мессы в церкви, а по ночам тайком сочиняя оперетту для городского театра.

Эрве хмыкнул. Недаром он уговорил либреттистов Анри Мельяка и Антуана Мийо написать сюжет этой оперетты, используя собственную биографию. Ведь это он, Флоримон Эрве, начиная свою театральную карьеру 30 лет назад, метался между двух огней. Каждый день после службы в церкви Сен-Эсташ он, как тать в ночи, пробирался тайком в театр, а под утро возвращался обратно. Это он путался в нарядах, напяливая под сутану коротенький модный фрак. От двойной жизни голова шла кругом – бесшабашные куплеты мешались с церковными хоралами. И вспоминалась лечебница в Бисетре: ее пациенты тоже путали реальность с фантазиями.

Как же тяжело давалась оперетта! Свой первый крохотный театр Эрве открыл 8 апреля 1854 года на бульваре Тампль. Через месяц он придумал название «Фоли-Нувель» – «Новые безумства». А как еще он мог назвать свое детище?! На первом же спектакле «Жемчужина Эльзаса» в зал со сцены хлынул водопад веселых мелодий и ворох безумно-дерзких шуточек. А героиня впервые на сцене станцевала и вовсе невообразимое – непристойный канкан. Газеты наперебой ругали спектакль за безнравственность. Будто не понимали, что это лучшая реклама – публика повалила валом.

«Безумства» прогрессировали. Зрители в бешеном восторге требовали новых спектаклей. Но тормозила цензура: театру «Фоли-Нувель» было разрешено ставить спектакли только «на два голоса». Другой, может, и не придумал бы, как обмануть цензуру, но не Эрве, прошедший школу психлечебницы! В конце концов, театр – тот же сумасшедший дом. Так почему не появиться на сцене глухому, немому или сумасшедшему герою? Они не будут иметь «голоса», зато смогут кивать или отнекиваться на сцене. Мало ли молчащих сумасшедших перевидал Флоримон в Бисетре? Но ведь как-то же они общались с миром…

А однажды маэстро вспомнился один из больных, который воображал себя «отрезанной головой революции». Так почему бы не вывести такую «голову» в постановке? И вот для одной из буффонад Эрве написал терцет для двух «законных» героев и отрубленной головы, которая могла говорить и петь (ее партию композитор пел сам из будки суфлера), но никаким персонажем считаться не могла. Какой еще персонаж? Человек-то уже помер. Но когда терцет кончался, Эрве подхватывал голову со сцены и уносил под мышкой. А «живые» герои кричали ему вслед: «Так носить голову не модно! Ты нас компрометируешь!» И в зале начинался гомерический хохот.

Словом, успех спектаклей был таким потрясающим, что цензурные запреты были сняты. Эрве начал сочинять уже не одноактные, а трехактные оперетты. Злоязычная пресса писала, что он «полуписатель и полукомпозитор, полувиртуоз и полуклоун». Но как иначе? Он же сам, как в лихорадке, сочинял и пьесы и музыку, а потом еще ставил и играл сам. Словом, работал не за двоих – за десятерых. Но когда он жил иначе? Да он всю жизнь жил двойной, тройной, десятерной жизнью! В год Эрве сочинял музыку для 18–20 спектаклей. Да он и сам теперь не понимает, как только не рехнулся? 15 лет он работал на износ. Работал бы и дальше, но во времена Франко-прусской войны и коммуны оперетту объявили жанром, не выдержанным идеологически и примитивно-пошлым. И несмотря на то что к тому времени театр Эрве уже именовался не «Фоли-Нувель», а «Фоли-Драматик», то есть вполне респектабельно-драматически, его все равно закрыли. И вот только спустя десяток лет – «Мадемуазель Нитуш».