Наташа Кампуш - Наташа Кампуш. 3096 дней

Я сразу же накинулась на него с вопросами: «Когда ты меня отпустишь?», «Зачем ты меня здесь держишь?», «Что ты сделаешь со мной?» Он отвечал односложно и внимательно наблюдал за каждым моим движением. Так не выпускают из поля зрения пойманное животное: он ни разу не повернулся ко мне спиной, а я не должна была приближаться к нему ближе чем на метр.

Я попыталась ему угрожать: «Если ты меня сейчас же не отпустишь, получишь огромные неприятности! Полиция уже давно меня ищет, обязательно найдет и скоро будет тут! Тогда тебя отправят в тюрьму! Ты же этого не хочешь?», «Отпусти меня, и все будет в порядке», «Пожалуйста, ну ты же меня отпустишь?»

Он пообещал, что вскоре выпустит меня. И посчитав, что ответил на все мои вопросы, повернулся к двери, вышел и запер дверь снаружи. Я напряженно прислушивалась в надежде, что он передумает и вернется. Ничего не произошло. Я была полностью отрезана от внешнего мира. Сюда не проникало ни звука. Сквозь щели стенных панелей не пробивалось ни лучика света. Воздух был спертым, и как бы покрывал меня липкой пленкой, которую невозможно с себя содрать. Единственным звуком был шум вентилятора, гнавшего воздух по трубе на крыше через гараж в мою тюрьму. Это было истинной пыткой: день и ночь крошечное пространство заполняло беспрерывное жужжание, со временем становящееся невыносимым и резким, и я зажимала уши руками, чтобы избавиться от него. Когда вентилятор перегревался, то начинал издавать вонь, а лопасти деформировались. Зудящий звук становился медленнее, а к нему присоединялось: «Цок. Цок. Цок». А между ними снова жужжание. Были дни, когда этот мучительный звук заполнял не только все углы комнаты, но и каждую клеточку моего мозга.

В первые дни Похититель оставлял гореть свет круглые сутки. Я сама попросила его об этом, так как боялась одиночества в кромешной тьме, в которую погружался подвал, как только он выкручивал лампочку. Но постоянное яркое освещение было ненамного лучше. От него болели глаза, и я впала в искусственное состояние бодрствования, из которого больше не выходила: даже когда я накидывала на голову одеяло, чтобы приглушить свет, мой сон был беспокойным и поверхностным. Страх и слепящий свет позволяли мне находиться только в состоянии легкой дремы, каждый раз пробуждаясь от которой, я думала, что сейчас стоит светлый день. Но в искусственном освещении герметично запертого подвала не было никакой разницы между днем и ночью. Теперь я знаю, что изводить заключенных постоянно горящим электрическим светом — одна из пыток, применяемых раньше, а в некоторых странах актуальных и по сей день. При экстремальном и длительном освещении растения вянут, а животные погибают. Для людей же это подлое истязание более действенно, чем физическое насилие: при сильном нарушении биоритмов и структуры сна истощенное тело как будто парализует, а мозг уже через несколько дней не может нормально функционировать. Точно таким же жестоким и эффективным является метод обработки постоянными шумами, от которых нельзя избавиться. Как звук постоянно жужжащего и цокающего вентилятора.

Я чувствовала себя заживо замурованной в подземном сейфе. Моя камера была не совсем прямоугольной формы, где-то 2.70 метра в длину, 1.80 метра в ширину и около 2.40 метра в высоту. Одиннадцать с половиной кубических метров застоявшегося воздуха. Неполные пять квадратных метров пола, по которому я металась как тигр в клетке — туда-сюда, от одной стены к другой. Шесть маленьких шажков туда и шесть шагов обратно определяли длину. Четыре шага туда и четыре обратно — ширину. Двадцатью шагами я могла измерить всю темницу по периметру. Ходьба только на время заглушала мою панику. Стоило мне остановиться, а звук моих шагов по полу замирал, она сразу возвращалась. Меня тошнило, я боялась сойти с ума. Ну что же может случиться? Двадцать один, двадцать два… шестьдесят. Шесть вперед, четыре влево. Четыре вправо, шесть назад. Чувство безнадежности все больше охватывало меня. В то же время я понимала, что не имею права позволить страху себя сломить, что я должна что-то делать. Я брала бутылки из-под минеральной воды, в которых Похититель приносил мне свежую питьевую воду, и колотила ими изо всех сил по обшивке стен. Сначала ритмично и энергично, пока не отказывали руки. Потом это была уже только дробь отчаяния, в которую вплетались мои крики о помощи. До тех пор, пока бутылка не выпадала из рук.

Никто не приходил. Никто меня не слышал, скорее всего даже сам Похититель. Обессиленная, я падала на матрас и каталась по нему, как маленький зверек. Мои крики переходили в тихие всхлипывания. Слезы хотя бы на короткое время немного облегчали мое отчаяние и успокаивали меня. Это напоминало мне мое детство, когда я плакала из-за малейшей ерунды и сразу же забывала причину своих слез.

Накануне вечером моя мать обратилась в полицию. Когда я не появилась дома в обычное время, она сначала позвонила в продленку, а потом в школу. Никто не мог объяснить ей мое исчезновение. На следующий день полиция начала мои поиски. Из старых газет я знаю, что сотня полицейских с собаками обыскивала местность вокруг моей школы и дома. Но не нашлось ни одной зацепки, чтобы ограничить радиус поисков. Прочесывались все задние дворы, боковые улочки и скверы, а также и берег Дуная. К поискам были привлечены вертолеты, во всех школах вывешены плакаты. Каждый час поступали сведения от людей, которые якобы видели меня в различных местах. Но ни одно из этих свидетельств не привело ко мне.

В первые дни моего заточения я постоянно пыталась представить, что сейчас делает моя мама.

Как она повсюду ищет меня, но с каждым днем ее надежда тает все больше и больше. Мне так ее не хватало, что это чувство утраты, казалось, разорвет мою душу. Я бы все отдала за то, чтобы она с ее силой и энергией оказалась рядом со мной. Позже, когда я ознакомилась с публикациями в средствах массовой информации, меня поразило, какой вес при интерпретации моего случая придали нашей с матерью ссоре. Как будто мой уход без прощания мог стать определяющим в наших отношениях. И хотя во время изматывающего развода родителей я чувствовала себя забытой и покинутой, каждому должно быть понятно, что в экстремальной ситуации любой ребенок почти автоматически зовет к себе маму. Я была беззащитной без мамы, отца, а сознание того, что у них нет никаких сведений обо мне, приводило меня в глубокое отчаяние.

Бывали дни, когда тревога о родителях занимала меня больше, чем собственный страх. Я часами размышляла о том, каким образом подать им весточку, что я по меньшей мере жива. Чтобы они не теряли надежду. Чтобы они не прекращали меня искать. Первое время в застенке каждый день, каждый час я ждала, что вот-вот распахнется дверь, и меня спасут. Надежда, что мне не позволят просто так исчезнуть, согревала меня в бесконечные часы в подвале. Но проходил день за днем, а никто не появлялся. Кроме Похитителя.