Наташа Кампуш - Наташа Кампуш. 3096 дней

Так же, если не больше, был важен для меня будильник. Я попросила одну из тех старомодных моделей, в которой переход секундной стрелки сопровождается громким тиканьем. Такой будильник был у моей любимой бабушки. Будучи маленьким ребенком, я ненавидела это громкое тиканье, мешавшее уснуть и проникавшее в мои сны. Теперь я держалась за этот звук так же, как тонущий цепляется за последнюю соломинку, по которой сверху еще поступает немного воздуха. Каждым своим «тик» будильник подтверждал, что время не остановилось, а Земля вертится дальше. В моем подвешенном состоянии — без ощущения времени и пространства, он был моим тикающим мостиком к реальному миру там, снаружи.

Настроившись, я могла так сильно сконцентрироваться на его звуке, что по меньшей мере на пару минут «выключала» изнурительное жужжание вентилятора, заполнявшее помещение до ощущения физической боли. Когда я по вечерам лежала на своей постели, пытаясь заснуть, тиканье будильника было длинным спасательным канатом, цепляясь за который, я могла перебраться из подвала в свою детскую кровать в бабушкиной квартире. И там я засыпала успокоенная, зная, что в соседней комнате она стережет мой сон. В такие вечера я часто втирала немножко «Францбрандвайн» в руку. Уткнувшись в нее лицом, я втягивала носом его характерный запах, и меня охватывало чувство бабушкиного присутствия. Как и раньше, когда я ребенком прятала лицо в ее фартук. Только так я могла заснуть.

В течение дня я была занята созданием в крошечном помещении максимального уюта. Я попросила Похитителя принести моющие средства, чтобы вытеснить влажный запах подвала и смерти, заполнивший собой всё. Из-за избыточной влажности, образовавшейся только из-за одного моего присутствия, на полу подвала появился тонкий налет черной плесени, делающий воздух еще более затхлым, а дыхание тяжелым. В одном месте ламинат вздулся, потому что от земли поднималась сырость. Это пятно было постоянным и болезненным напоминанием о том, что я, похоже, нахожусь очень глубоко под землей. Похититель принес мне набор красного цвета — совок и щетку, бутылку «Pril», освежитель воздуха и точно такие же тряпки для уборки с запахом тимьяна, какие я раньше всегда видела в рекламе.

И вот каждый день я тщательно выметала все углы застенка и до блеска оттирала пол. Скоблить я начинала от двери. Стена там была ненамного толще, чем сама створка. Оттуда она косым углом вела к той части помещения, где размещались унитаз и умывальник. Я часами могла оттирать средством от налета следы от каждой капельки воды в раковине, пока она не начинала сверкать безупречной чистотой. А унитаз отмывала так, что он становился похож на драгоценный цветок из фарфора, выросший из пола. После этого продолжала мыть от двери в направлении другой части комнаты: сначала вдоль более длинной, а потом более короткой стороны стены, пока не добиралась до противоположного двери узкого простенка. Заканчивая уборку, я отодвигала лежак в сторону и убирала в середине комнаты. Я скрупулезно следила за тем, чтобы использовать не очень много тряпок и жидкости, увеличивающих влажность в помещении.

Когда я заканчивала уборку, в воздухе оставался висеть химический дух — некое подобие свежести, природы и жизни, и я жадно втягивала его в себя. А когда я распыляла немного освежителя воздуха, то на мгновение забывала обо всем. Хотя запах лаванды не был чем-то необычным, он дарил мне иллюзию цветущих полей. Тогда я закрывала глаза, и картинка с баллончика становилась кулисой, скрывающей от меня стены тюрьмы: в мечтах я бежала вдоль бесконечных сине-лиловых полей лаванды, чувствуя под своими ступнями мягкую землю и вдыхая горьковатый аромат цветов. Теплый воздух был наполнен жужжанием пчел, горячее солнце припекало мои плечи. Надо мной раскинулось глубокое синее небо, бесконечно высокое, бесконечно широкое. Поля тянулись до самого горизонта, не ограниченные ни стенами, ни преградами.

Я мчалась так быстро, что появлялось ощущение, что я вот-вот взлечу. И ничто не сдерживало меня в этой сине-лиловой бесконечности.

Но стоило открыть глаза, как голые стены сразу возвращали меня из моего фантастического путешествия в реальность.

Картины. Мне нужно больше картин, картин из моего мира, которые только я могла создать. Которые не соответствовали бы больной фантазии Похитителя, набрасывающейся на меня из каждого угла комнаты. Постепенно я начала разрисовывать восковыми мелками из моего пенала стены, облицованные плитами из прессованного дерева. Мне хотелось оставить что-то после себя — так заключенные оставляют на стенах своих камер зарубки и царапины. Рисунки, высказывания, насечки на каждый единственный день. Они это делают не от скуки, теперь я это поняла: рисование является одним из методов, позволяющих справиться с чувством бессилия и беспомощности. Это делается ими для того, чтобы доказать себе и другим, которые когда-либо вступят в эту камеру, что они существуют или, по меньшей мере, когда-то существовали.

Мои «наскальные рисунки» имели еще и второе назначение. Этим я создавала себе декорацию, внутри которой могла представить, что я дома. Первым делом я попыталась изобразить на стене подобие прихожей в нашей квартире — на двери в темницу я пририсовала нашу дверную ручку, на стене рядом с ней — маленький комод, до сих пор стоящий у моей матери в коридоре. Я педантично вырисовывала контуры и ручки выдвижных ящиков, пока не закончилась краска, но для иллюзии хватило и этого. Лежа на своей постели и глядя в направлении двери, я могла представить, как она сейчас откроется, в нее войдет мама, поздоровается со мной и положит на комод ключи.

Следующим на стене стало изображение генеалогического древа. Мое имя стояло в самом низу, потом имена моих сестер, их мужей и детей, моей матери и ее друга, моего отца и его подруги, а на кроне — моих дедушек и бабушек. Для составления этого генеалогического древа мне потребовалось много времени. Оно освободило для меня местечко в этом мире и дало ощущение, что я часть одной семьи, часть одного целого, а не взорванный атом вне реального мира, как я это себе часто представляла.

На противоположной стене я намалевала большую машину. Предполагалось, что это серебряный «Мерседес SL» — мой любимый автомобиль. Такая модель хранилась у меня дома, и я мечтала купить эту машину, став взрослой. Вместо шин она катилась на пышных женских грудях. Такое граффити я как-то увидела на бетонной стене недалеко от дома. Сейчас я не могу сказать, почему выбрала именно этот мотив. По-видимому, мне хотелось чего-то жесткого, предположительно взрослого. Уже в последние месяцы в школе я иногда сбивала с толку учителей своими провокационными выходками. Во время перемен между уроками нам разрешалось рисовать мелками на доске при условии, что мы все вовремя сотрем. В то время, как другие дети рисовали цветы или фигуры из комиксов, я царапала «Протест!», «Революция!» или «Долой учителей!» Такое поведение в маленьком классе из двадцати детей, с которыми обращались так бережно, как в детском саду, выглядело вызывающим. Не знаю, с чем это было связано: продвинулась ли я в своем половом созревании немного дальше своих одноклассников или просто хотела щелкнуть по носу тех, кто обычно меня дразнил. В любом случае, маленький мятеж в моем застенке, заключавшийся в этих рисунках, придавал мне силы. Точно так же, как и одно плохое слово, которое я выцарапала в потайном местечке на стене мелкими буквами: «Г…к». Этим я хотела выразить протест, совершить что-то запретное. По-видимому, это совсем не произвело впечатления на Похитителя, так как он ни словом не прокомментировал эту надпись.