Наташа Кампуш - Наташа Кампуш. 3096 дней

Но как бы ни изматывал меня Похититель все возрастающим постоянным контролем и ужесточающимися условиями изоляции, благодарности от меня он так и не дождался. Правда, он не убил и не изнасиловал меня, чего я сначала так боялась и в чем была почти уверена. Ни на секунду я не забывала, что его поступок был преступлением, за что я при желании могла бы его судить, но уж никоим образом не быть благодарной.

Однажды он потребовал, чтобы я называла его «Маэстро». Сначала я не восприняла это всерьез. «Маэстро». Это же смешно, называть себя таким словом. Но он упорно настаивал на этом. «Ты будешь обращаться ко мне „Маэстро!“» В этот момент я поняла, что ни за что не должна уступать. Тот, кто защищается, жив. Мертвый защищаться не может. Я не хотела умирать, даже внутренне, и должна была подготовить отпор.

Я вспомнила слова из «Алисы в стране чудес»: «Вот это да! — думала Алиса. — Мне часто приходилось видеть кота без улыбки, но улыбку без кота — никогда! Это просто поразительно!» Передо мной стоял человек, в котором человеческого становилось все меньше; чей фасад начал обсыпаться, открывая слабую личность. Неудачник в реальной жизни, черпающий силу в подчинении себе маленького ребенка. Жалкое зрелище. Уродливый паяц, требующий называть себя «Маэстро».

Теперь, возвращаясь к этой ситуации, я понимаю, почему отказала ему в подобном обращении. Дети — мастера манипуляций. Инстинктивно почувствовав, насколько большое значение это имеет для него, я поняла, что у меня в руках ключик, открывающий возможность показать мою собственную власть над ним. В тот момент я не думала о последствиях, к которым может привести мой отказ. В моей голове засела единственная мысль, что такое поведение с моей стороны уже раз увенчалось успехом.

В общине Марко-Поло я иногда выводила на прогулку бойцовых собак клиентов моих родителей. Хозяева наказывали мне никогда не брать собак на длинный поводок — они могли воспользоваться большой свободой передвижения. Нужно крепко держать их непосредственно возле ошейника, чтобы в любой момент дать понять, что любая попытка к бегству наткнется на сопротивление. И ни в коем случае не выдавать свой страх перед ними. Если это удавалось, то собаки даже в руках ребенка, каковым я тогда и являлась, становились ручными и послушными.

И сейчас, глядя на стоящего передо мной Приклопила, я твердо решила не дать запугать себя этой угрожающей ситуацией и крепко схватить его за ошейник. «Я этого не сделаю», — произнесла я твердым голосом, глядя прямо ему в лицо. От удивления он вытаращил глаза, протестовал, пытался все же заставить меня называть его Маэстро, но в конце-концов оставил эту тему.

Это стало для меня отправным пунктом, даже если я не отдавала себе в этом ясного отчета. Я проявила твердость, и Похититель отступил. Наглая усмешка Чеширского кота исчезла. Вместо нее остался человек, совершивший злое деяние, от перемены душевных состояний которого зависела моя жизнь, но в определенной мере зависимый и от меня.

В последующие недели и месяцы мне стало легче с ним общаться, представляя его бедным нелюбимым ребенком. Из множества детективов и телефильмов я, видно, выудила, что люди, получившие недостаточно материнской любви и домашнего тепла, становятся злыми. Теперь я понимаю, что это был жизненно важный защитный механизм — моя попытка увидеть в Похитителе человека, который был злым не изначально, а стал таким в течение жизни. Это ни в коем случае не ставило под сомнение его преступление, но помогало мне его простить. С одной стороны, я представляла его сиротой, получившим в детском доме ужасный опыт, от которого он страдает до сих пор. С другой — я пыталась убедить себя в том, что у него, конечно, есть и хорошие стороны. Ведь он исполнял мои желания, приносил сладости, обеспечивал меня всем необходимым. Я думаю, при моей полной зависимости от него это было единственной возможностью поддерживать с Похитителем отношения, жизненно важные для меня. Отнесись я к нему исключительно негативно, ненависть разъела бы меня изнутри, и лишила бы меня жизненных сил. Благодаря тому, что в тот момент за маской преступника я смогла разглядеть маленького, заблудившегося и слабого человека, я оказалась в состоянии сделать шаг ему навстречу.

И действительно, пришел момент, когда я ему об этом сообщила. Я посмотрела ему в глаза и сказала: «Я прощаю тебя. Каждый иногда совершает ошибку». Это был шаг, который многим может показаться странным и непонятным. В конце концов, его «ошибка» стоила мне свободы. Однако это было единственно правильным решением. Иначе я бы не выжила.

Все же я никогда не испытывала к нему доверия, это было невозможно. Я заключила с ним договор. Я «утешала» его по поводу совершенного им по отношению ко мне преступления, в то же время я апеллировала к его совести, дабы он раскаялся и, по меньшей мере, хорошо обращался со мной. За это он платил тем, что время от времени выполнял мои маленькие желания: приносил то журнал о лошадях, то карандаш, то новую книгу. Иногда он заявлял: «Я исполняю любое твое желание!» Я тогда отвечала: «Если ты исполняешь все мои желания, почему не выпустишь меня на свободу? Я так скучаю по родителям!» Его ответ всегда звучал одинаково, и я его знала наизусть: мои родители меня не любят, и он никогда меня не освободит.

Через пару месяцев в застенке я в первый раз попросила его меня обнять. Мне так не хватало утешительного прикосновения и ощущения человеческого тепла. Это было нелегко. Близость и прикосновения являлись большой проблемой для Похитителя. На меня же, если он прижимал меня слишком крепко, нападала слепая паника и клаустрофобия. После нескольких попыток нам все же удалось найти золотую середину: не слишком тесно и не слишком близко — так, чтобы я могла выдержать это объятие, но достаточно близко, чтобы я могла вообразить, будто меня обнимает любящий и заботливый человек. Это был мой первый физический контакт за несколько месяцев. Для десятилетней девочки — бесконечно долгий срок.

«У тебя больше нет семьи. Я твоя семья: твой отец, твоя мать, твоя бабушка и твои сестры. Теперь я для тебя все. У тебя больше нет прошлого. Тебе намного лучше у меня. Тебе повезло, что ты попала ко мне, и я так опекаю тебя. Ты принадлежишь мне. Я тебя создал!»

Осенью 1998 года, через полгода после моего похищения, я впала в тоску и депрессию. Пока я крепко сидела в своей тюрьме, вычеркивая дни заточения в календаре, мои одноклассники по окончании 4-го класса вступили в новую фазу своей жизни. Потерянное время. Одинокое время. Я так скучала по своим родителям, что по ночам от тоски по их доброму слову, по их объятиям, съеживалась на своем лежаке. Я чувствовала себя такой бесконечно маленькой и слабой, что утратила волю к сопротивлению. Когда я ребенком была подавлена и угнетена, мама напускала для меня полную ванну горячей воды, кидала туда пестрые шарики для купания с отливающими шелком боками и добавляла столько пенки, что я утопала в ее шелестящих, ароматных облаках. После купания она закутывала меня в толстое банное полотенце, укладывала в постель и укрывала одеялом. С этим у меня всегда было связано чувство абсолютной защищенности. Чувство, которого я уже так долго была лишена.