Давыд Гай - Небесное притяжение

Прошли годы. Дозаправка в воздухе стала привычным делом для тяжелых бомбардировщиков, ракетоносцев. Скажем же спасибо тем, кто положил ей начало.

Труден путь познания нового. Поиск сопровождается неизбежными потерями. Нет-нет и появляются портреты товарищей в траурном обрамлении. Там, в небе, им не хватило, быть может, нескольких секунд, чтобы укротить взбунтовавшуюся машину.

В фирме Мясищева таких портретов, к счастью, не было. Ни один из облетывавших опытные самолеты не погиб. Везение? В какой-то степени. Мастерство, опыт, знания? Безусловно. А еще вспомним заседание парткома, утвердившее документ под названием «Об абсолютно надежном проведении испытаний».

Но избежать катастроф за пределами фирмы не удалось. На взлете неверно выбрал угол атаки заводской летчик Илья Пронин. Он прошел фронт, воевал в одном полку со Степановым. В экипаже разбившегося самолета находился Валентин Коккинаки — представитель знаменитой авиационной семьи. Аналогичная катастрофа произошла и с другим экипажем. В акте она формулировалась, как «заброс самолета во время взлета на закритический угол атаки». Беспокоил и срыв потока с крыла на высотах, для 201М близких к предельным. Проблеме управления машиной на больших высотах уделялось повышенное внимание.

Сообщения о гибели людей тяжело переживались в фирме. Тяжело воспринимались они и «наверху». Пошли разговоры о том, что машинами (имелись в виду 103М) трудно управлять, что, может, лучше от них отказаться. В такой ситуации Мясищева поддержал начальник одной из испытательных организаций, кадровый военный, знаток боевой авиации. На важном заседании, обсуждавшем судьбу самолетов «М», он заявил: «Машины Мясищева уникальные, летать они могут отлично. Помеха этому не какие-то конструкторские просчеты, а неотработанная методика пилотирования».

Тем не менее острая дискуссия продолжалась. Военных и некоторых ученых ЦАГИ беспокоило вздыбливание передней ноги самолета, отчего, по их мнению, и происходил заброс на закритические углы атаки. Кое-кто советовал вообще исключить принудительное вздыбливание. Пусть самолет долго разбегается по полосе, зато взлет станет проще. Мясищев резко противился такому предложению, объяснял, что оно идет от недопонимания физического смысла самого процесса.

— Нет никакого принудительного вздыбливания, — говорил он. — Отрыв передней пары колес происходит не по чьей-то команде, не по нажатию кнопки и так далее, а естественно, в результате увеличения подъемной силы крыла при разбеге. Исключить вздыбливание — резко ухудшить качества бомбардировщика. Иное дело — усовершенствовать механизм вздыбливания, придать ему дополнительную плавность. Но все же главное — приучить летчиков не помогать машине движением штурвала, предоставить ей свободу действий…

Прошло некоторое время, и катастрофы прекратились. В этом большая заслуга летчиков фирмы, детально отработавших методику взлета. Они вновь и вновь уходили в небо, проверяя машины на самых разных, порой критических, режимах.

Владимир Михайлович, как ни один другой конструктор, придавал значение так называемым аварийным испытаниям. В полете ко всему надо быть готовым. Взлет с отказом бустеров, посадка на не подготовленный к приему 201М аэродром — только часть таких испытаний.

Риск во имя и ради дела не пугал Мясищева. Здесь он не ведал страха и сомнения. Взять хотя бы перегон одной из первых серийных 103М с завода на испытательный аэродром. Опытный экземпляр в состыкованном виде плыл на аэродром по реке на барже. Летчик Б.К. Галицкий предложил на серийной машине лететь. Выигрыш во времени очевидный, хлопот намного меньше. Но как взлететь с короткой заводской полосы, не приспособленной для бомбардировщика?

Другой руководитель не стал бы искушать судьбу и отправил самолет по воде. Долго, хлопотно, зато надежно. Но не таким был Мясищев.

— Сделайте проект облегченного самолета с запасом топлива на час, — попросил он коллег, — Притом учтите: длина разбега — не более полутора километров.

Трижды он «заворачивал» готовый проект, отправлял его на доработку. И вот все готово. В присутствии министра подписываются последние документы. Галицкий делает разбег, в положенном месте отрывается от полосы и уходит в нужном направлении… Методика взлета с короткой полосы потом использовалась неоднократно.

…Но вернемся к осложнениям в воздухе. Случалось, что они рождались искусственно. Однажды Галлаю и Опадчему предстоял очередной полет. Погода была на грани летной и нелетной. «Какая-то сильно сомнительная, — как выразился потом Марк Лазаревич. — Мартовская оттепель, частые снегопады, падающее давление». Летчики решили подождать. Неизвестно почему возникли разговоры, что лететь можно и нужно, и на асов стали потихоньку налегать. Те стояли на своем. Неожиданно стекла ЛИиДБ задребезжали — по полосе катилась точно такая же машина, готовая взмыть в небо. «Для заводских летчиков погода есть, а для фирменных ее, конечно, нет», — съязвил кто-то. Галлай и Опадчий дрогнули.

Федор Федорович взлетел первым. Набрав высоту, он понял, что напрасно не проявил твердости. Погода ухудшалась с каждой минутой. Но делать было нечего. Взлетел Галлай — и оказался в той же ситуации. Дымка со снегопадом заняла, казалось, все расстояние от облаков до земли. Не видать ни зги, а горючего часа на два, а то и меньше — смотря на каком режиме идти. Только громадный опыт и самообладание позволили летчикам найти место для посадки за много сот километров от родного аэродрома. Садились на полосы, не предназначенные для приема таких самолетов.

Третья машина, то есть взлетевшая первой, разбилась. Погиб один из членов экипажа, не сумевшего найти правильное решение в сложной обстановке. А ведь критическую ситуацию можно было не создавать.

Предметом ожесточенных споров и дискуссий стал другой случай. Речь шла о проблеме эффективных и эффектных полетов. Случай этот великолепно описал М.Л. Галлай.

«Два тяжелых реактивных корабля уходили в сложный ночной испытательный полет… Им предстояло пройти многие тысячи километров, выполнить в ночной тьме сложнейшие совместные маневры, а потом, разойдясь, разными маршрутами вернуться домой. Не каждый день выполняются такие задания даже на нашем видавшем виды испытательном аэродроме! И оставшиеся на земле, разговаривая, читая, занимаясь многими своими наземными делами, каким-то уголком подсознания никак не могли оторваться от наших товарищей, делавших в черной стратосфере свою трудную работу.

Не буду описывать весь ход этого незаурядного вылета: я в нем не участвовал и знаю о дальнейшем со слов моих друзей — благо друзья у меня были в составе обоих экипажей.