Ирина Ободовская - После смерти Пушкина: Неизвестные письма

Арапова пишет, что у Карамзиных после отъезда Лер­монтова было много «толков» о перемене в отношении поэ­та к вдове Пушкина. Но Карамзины, конечно, видели сдер­жанность и холодность Лермонтова до этого случая, и не Софья ли Николаевна говорила ему в недоброжелательных тонах о Наталье Николаевне?..

В письмах С. Н. Карамзиной мы часто встречаем утверж­дения, что вдова не будет неутешной, что это женщина не способна глубоко переживать. «Это Ундина, в которую еще не вдохнули душу», — говорит она. Надо полагать, эта отри­цательная характеристика Пушкиной из гостиной Карамзи­ных распространялась в светском обществе, а через письма Андрею Карамзину — и за границу. Но пушкиноведение рас­полагает и другими документами, свидетельствующими об обратном. Обнаруженные нами неизвестные письма также подтверждают это.

Наталья Николаевна свято чтила память Пушкина. Каж­дую пятницу она постилась и никогда никуда не ездила в ка­нун и в день смерти мужа. Забегая несколько вперед, приве­дем свидетельство одной современницы.

В 1855 году, во время Крымской кампании, генерал Лан­ской был командирован в Вятку для формирования ополче­ния. Вместе с мужем поехала и Наталья Николаевна. В Вят­ке сохранились воспоминания о ней Л. Н. Спасской, дочери местного врача Н. В. Ионина, лечившего Наталью Никола­евну. Вот что она пишет:

«Я слышала, что один из дней недели, именно пятницу (день кончины поэта—пятница 29 января 1837 г.) она преда­валась печальным воспоминаниям и целый день ничего не ела. Однажды ей пришлось непременно быть у Пащенко (вятский чиновник) в одну из пятниц. Все заметили необыкновенную ее молчали­вость, а когда был подан ужин, то вместо того чтобы сесть, как все остальное общество, за стол, она ушла одна в залу и там ходила взад и вперед до конца ужина. Видя общее недо­умение, муж ее потихоньку объяснил причину ее поступка, сначала очень удивившего присутствующих. Этот послед­ний рассказ я слышала от покойного Ф. К. Яголковского, очевидца-свидетеля происшествия».

О том, что Наталья Николаевна никуда не ездила в тра­урные дни, мы читаем и в письме Плетнева от 30 января 1843 года: «...Остаток вечера я с Вяземским провел у Н. Пуш­киной. Это был канун смерти ее мужа, почему она и не пое­хала на придворный бал».

Пережитая трагедия оставила след на всю жизнь. Нер­вы ее, судя по письмам и ее, и Александры Николаевны, бы­ли в очень плохом состоянии. Она начала курить. Дочь ее Арапова говорит в своих воспоминаниях, что веселой она ее никогда не видела: «Тихая, затаенная грусть всегда вита­ла над ней. В зловещие январские дни она сказывалась на­гляднее: она удалялась от всякого развлечения и только в усугубленной молитве искала облегчения страдающей ду­ше».

Печаль, которую она носила в своей душе, отражалась и на выражении ее лица, где бы она ни была, даже в светском обществе. Молодой итальянец граф Паллавичини, встретив Наталью Николаевну среди гостей на даче у Лавалей, так писал о ней 8 (21) июля 1843 года:

«Общество было очаровательно. Госпожа Пушкина, вдова поэта, убитого на дуэли — прекрасна; омраченное тяже­лым несчастьем ее лицо неизъяснимо печально».

«...Несмотря на то, что я окружена заботами и привязан­ностью всей моей семьи, — писала сама Наталья Николаев­на в 1849 году, — иногда такая тоска охватывает меня, что я чувствую потребность в молитве. Эти минуты сосредото­ченности перед иконой, в самом уединенном уголке дома, приносят мне облегчение. Тогда я снова обретаю душевное спокойствие, которое часто раньше принимали за холод­ность и меня в ней упрекали. Что поделаешь? У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства мне ка­жется профанацией. Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца».

Поразительное признание! Религиозная настроенность понятна в женщине, получившей строгое религиозное вос­питание в семье, но обратим внимание — скрытность и сдер­жанность, очевидно, одна из основных черт ее характера: не каждому открывала она свое сердце. Еще и еще раз вспомним слова Пушкина: «...а душу твою люблю я более твоего лица». Значит, перед ним была открыта душа этой прекрасной женщины, от ее сердца был у него ключ... Па­мять об этой первой любви она пронесла через всю жизнь, и ее безграничная, самоотверженная любовь к детям от Пушкина тому свидетельство.

Так сложилось, что при жизни Пушкина Наталье Нико­лаевне ни разу не пришлось побывать в Михайловском. В 1832, 1833 и 1835 годах весною или в начале лета она рожа­ла, роды всегда протекали тяжело, она долго болела, и ехать с маленьким ребенком за 400 верст было, конечно, невозможно. Летом 1834 года она с детьми жила у брата в Полот­няном Заводе, так как Пушкин в связи со своими издатель­скими делами должен был оставаться в Петербурге.

«Сегодня 14-ое сентября, — писал Пушкин жене в 1835 го­ду из Михайловского. — Вот уж неделя, как я тебя оставил, милый мой друг; а толку в том не вижу. Писать не начинал и не знаю, когда начну. Зато беспрестанно думаю о тебе, и ни­чего путного не надумаю. Жаль мне, что я тебя с собою не взял. Что у нас за погода! Вот уже три дня, как я только что гуляю то пешком, то верьхом...»

Вспомним, что и вторая его поездка в Болдино осенью 1834 года тоже не принесла желаемых результатов. Поэт то­скует, скучает, без жены ему не работается, и он решает вер­нуться раньше положенного им срока. «Неужто близ тебя не распишусь?»— пишет он Наталье Николаевне! Близ тебя...

Известно, что лето 1841 и 1842 годов Наталья Николаев­на с семьей провела в Михайловском. Но бывала ли она там в 1838—1840 годах? Этого мы не знаем. Однако такое наме­рение у нее было: еще 27 марта 1837 года она писала из По­лотняного Завода П. А. Осиповой, соседке Пушкина по Ми­хайловскому, о своем желании приехать, прося разрешения у нее остановиться.

Прасковья Александровна и дочери ее Евпраксия Нико­лаевна Вревская и Анна Николаевна Вульф, основываясь на великосветских сплетнях, до них дошедших, неприязненно относились к вдове поэта. Получив письмо Натальи Нико­лаевны, Осипова писала А. И. Тургеневу, что ей будет очень тяжело ее видеть: «Конечно, не вольно, но делом она при­чиною, что нет Пушкина и только тень его с нами». И Евп­раксия, и Анна были в Петербурге во время январских тра­гических событий. Евпраксия Николаевна рассказывала, что накануне дуэли Пушкин приезжал к ним и якобы сказал, что завтра дерется с Дантесом. А. И. Тургенев свидетельст­вует, что Наталья Николаевна очень упрекала Вревскую в том, что, зная об этом, она ее не предупредила. Трудно ска­зать, действительно ли Евпраксия Николаевна была столь осведомлена. Возможно, Пушкин в разговоре и бросил ка­кую-то фразу, намекавшую на предстоящую дуэль, которая потом, в свете последовавших событий, уже толковалась Вревской как доверительное отношение к ней Пушкина.