Ирина Ободовская - После смерти Пушкина: Неизвестные письма

Я не хочу брать в качестве примера того, что можно видеть на землях, купленных Жаном. Он мне двадцать раз рас­сказывал, что его имение приносит ему тридцать с чем-то тысяч рублей дохода в год! Это увеличение 100 на 100 — я видел эту цифру в письмах, адресованных Катрин в период этой продажи (тогда как эта земля давала только от 12 до 15 тысяч рублей, когда она была в ваших руках), — может быть только следствием хорошего управления. Но я ставлю себя на ваше место и утверждаю, что с самым наилучшим усердием в мире почти невозможно успешно заниматься своими имениями и одновременно иметь на ходу такое предприятие, как ваше.

Не могу не возвратиться опять к тому же вопросу: полное прекращение вами присылки денег. Если бы это было вам фактически невозможно, я бы не настаивал, но ваш отчет до­казывает мне обратное. Я вижу в статье «обязательные расходы» 10 ООО рублей для моего отца (Л.Геккерна), нет ничего более справедливого, затем в статье «содержание отдель­ным лицам — 27 500 рублей» значитесь вы, ваши два брата и Александрина; среди вас должна быть распределена эта сумма, но самая простая справедливость требовала бы, что­бы она была разделена на 5 частей, а не на 4, тогда Катрин имела бы хоть что-нибудь, потому что, поймите, Бога ради, у нас будет четверо детей, а у вашей сестры даже не на что ку­пить себе шпилек! А так как я прекрасно знаю, что вы слиш­ком справедливы, чтобы не понимать, насколько обоснован­ны мои требования, я вам предлагаю соглашение, которое могло бы устроить всех. Что помешало бы вам, например, в обмен на официальную бумагу от вашей сестры, по которой она бы отказывалась от отцовского наследства, признать за нею сумму в ...(сумма в подлиннике не указана) как спорную между вами, а затем включить ее в число ваших кредиторов. В случае если для доведения этого дела до конца нам понадобился бы представитель в России, князь Лев Кочубей, с которым я остался в дружеских отношениях, взялся бы, я в этом уверен, вести с вами перего­воры. Таким образом, вы обеспечите будущее Катрин, что я в настоящее время не могу ей гарантировать; я не имею даже возможности сделать в ее пользу завещание, не имея еще ни­чего положительного, лично мне принадлежащего. Мой отец (Дантес-старший), слава Богу, здоров; он мне предоставляет только квартиру и стол; Барон, будучи в отношении нас неизменно щедрым, — остается хозяином капитала, так что если меня не станет, что, надеюсь, не случится, но что возможно, Катрин будет всецело зависеть от опекунов моих детей.

Я кончаю, любезный Димитрий, умоляя вас принять во внимание мои требования и прочесть мое письмо с тем же расположением, какое диктовало мне его, то есть с твер­дым желанием примирить все интересы, не нанося никому ущерба.

Прошу вас засвидетельствовать мое почтение вашей же­не, а вас — принять выражение моих самых сердечных чувств.

Б. Ж. де Геккерн».

Что можно сказать по поводу этого письма? Дантес изде­вается над Дмитрием Николаевичем совершенно открыто, упрекая его в неумении вести дела. Констатируя «печаль­ную действительность», он тем не менее настойчиво, бесце­ремонно требует уплаты долга. В свое время в Петербурге, перед свадьбой, Дмитрий Николаевич обязался выдавать сестре ежегодно 5000 рублей содержания, его к тому выну­дили, как мы уже говорили, обстоятельства. Но обратим внимание на слова Дантеса, что он лично денежные вопро­сы тогда даже не хотел обсуждать, что им руководили при заключении брака совсем другие чувства. Кто может поверить в это? По-видимому, он потому не принимал участия в выторговывании этих денег, что предоставил все Геккерну. В письме Екатерины Николаевны к брату от 19 января 1837 года, уже после свадьбы, мы читаем: «...ты сказал Тетушке, а также Геккерну, что будешь мне выдавать через Носова 5000 в год», «...как добрый брат и честный человек ты не на­рушишь свое обязательство Геккерну». Все это еще раз под­черкивает двуличность Дантеса. Обращает на себя внима­ние, что сумму в 27 500 рублей он предлагает разделить не на 4, а на 5 частей, включив Екатерину. При таком расчете исключается Наталья Николаевна, а мы полагаем, что в от­чете значилась и эта семья, но Дантес самым наглым обра­зом делает вид, что она вообще не существует.

Что касается увеличения доходов вдвое в имении Ивана Николаевича, то по этому поводу Наталья Ивановна, кото­рой Дмитрий Николаевич переслал письмо Дантеса, потом писала, что это имело место всего один раз, когда был очень большой урожай и Иван Николаевич продал много хлеба. Так что ни о каком «хорошем управлении» здесь и речи быть не могло. Однако, видимо, Иван Николаевич похвас­тался своими «хозяйственными талантами» перед шурином, а тот не замедлил подхватить, чтобы лишний раз уколоть Дмитрия Николаевича.

Но особенно отвратительное впечатление производит та часть письма, где Дантес пишет о «плачевном положе­нии» Екатерины Николаевны. Надо уж окончательно поте­рять совесть, чтобы писать так о своей жене и так нагло лгать. Заверяя Дмитрия Николаевича, что, когда он женил­ся, им руководили только благородные чувства, Дантес, од­нако, считает, что содержать его жену должны Гончаровы. В чем же заключается плачевность положения Екатерины Николаевны? В том, что деньги на ее содержание давал Гек­керн? Дантес говорит, что у его жены нет денег даже на шпильки. Что же, вручив ей следуемую сумму в счет пресло­вутых пяти тысяч, они потом ее отбирали? Не мудрено, что все это глубоко ранило самолюбие Екатерины Николаевны и внушало ей отвращение.

Прежде чем перейти к следующим письмам, охарактери­зуем вкратце ту обстановку, в которой они были написаны. Старик Геккерн, вынужденный после петербургских траги­ческих событий оставить свой пост в России, в течение пя­ти лет находился в опале, не у дел. Приведем небезынтерес­ную выдержку из статьи Л. Гроссмана, относящуюся к опи­сываемому периоду.

«Только в 1842 г. барон фон Геккерн был аккредитован при венском дворе... Положение его в венском дипломати­ческом кругу было достаточно щекотливо: во главе австрий­ского правительства находился его бывший петербургский коллега Фикельмон, семья которого относилась к Пушкину с чувством искренней дружбы. В Вене в начале 40-х годов служили при посольствах петербуржцы 1837 года, в извест­ной мере прикосновенные к знаменитой дуэли, — Медженис и Гагарин. Не удивительно, что новый посол некоторое вре­мя мало показывался среди своих коллег».

Граф Фикельмон в течение многих лет занимал пост ав­стрийского посла при русском дворе. Жена его, Дарья Фе­доровна, дочь приятельницы Пушкина Е. М. Хитрово, высо­ко ценила и любила Пушкина, часто бывавшего в салоне Фикельмонов. И в письмах и в дневнике Пушкина мы встреча­ем нередко упоминания о Дарье Федоровне. В книге Н. А. Раевского «Портреты заговорили» приводится много новых сведений о Д. Ф. Фикельмон.