Ирина Ободовская - После смерти Пушкина: Неизвестные письма

И наконец, последнее имеющееся в нашем распоряже­нии письмо Дантеса:

«Сульц, 22 декабря 1843 г.

Любезный Димитрий, я был чрезвычайно тронут столь дружеским письмом, которое вы мне прислали в связи с кон­чиной моей дорогой Катрин! Вы правильно делаете, что жа­леете меня! Никогда у меня не было такого жестокого и нео­жиданного удара, эта смерть снова перевернула всю мою жизнь, которую ангельский характер вашей прекрасной сест­ры сделал такой спокойной и счастливой. Можно было бы сказать — у нас было какое-то предчувствие, что нам мало вре­мени предстоит прожить вместе; никогда мы не разлучались, во всех моих поездках и путешествиях жена меня сопровождала, у меня не было ни одной тайной мысли от нее, равно и Катрин давала мне возможность всегда читать в ее прекрасной и благородной душе. Наше счастье было слишком пол­ным, оно не могло продолжаться! Бог не захотел оставить до­льше на земле эту примерную мать и супругу. Провидению, неисповедимому в своих повелениях, иногда угодно даровать нам такие избранные существа, чтобы указать, какими долж­ны быть все женщины, а затем оно их берет обратно, чтобы предоставить оплакивать их тем, кто имел счастье их знать.

Благодарю вас также, добрый брат, за письмо, которое вы написали барону Геккерну; из него я имел счастье узнать, что вы горячо принимаете к сердцу интересы детей вашей сестры, и я надеюсь, что вы будете иметь возможность сдер­жать свои обещания, сделанные таким приятным образом. Что касается того, что я выбрал графа Строганова, то я сде­лал это единственно потому, что знал, что он будет вам при­ятен, желая прежде всего не предпринимать никаких ша­гов, которые не могли бы получить вашего согласия.

Посылаю вам письмо к госпоже вашей Матушке; так как я не знаю ее адреса, я попросил бы вас в следующий раз, ког­да вы будете ко мне писать, сообщить его мне, чтобы я мог адресовать ей письма непосредственно. Я рассчитываю час­то писать ей; она всегда была так безупречна в письмах ко мне, что я питаю к ней самую искреннюю привязанность; я буду часто писать ей о внуках и сообщать все подробности об успехах в их воспитании.

Передайте от меня привет Жану, когда будете ему пи­сать, мой сердечный поклон его жене и вашей, а вам — выра­жение моих самых сердечных чувств.

Преданный вам брат Ж.»

«Эта смерть снова перевернула всю мою жизнь», — пишет Дантес. Что он имеет в виду? Петербургские события, в свое время действительно перевернувшие его жизнь? Все эти нарочитые иезуитские сентенции о прекрасной женщи­не и благородной душе, о провидении, даровавшем ему та­кое избранное существо и затем отнявшее его, — все это, не­сомненно, рассчитано только на то, чтобы разжалобить На­талью Ивановну и Дмитрия Николаевича, так как тут же Дантес добавляет, что счастлив узнать, что они близко при­нимают к сердцу интересы детей Екатерины Николаевны. Дмитрий Николаевич, глубоко опечаленный смертью сест­ры, под первым впечатлением, видимо, обещал помогать племянникам. Дантес упоминает графа Строганова. Очевидно, он просил его защищать интересы его детей перед Гончаровыми, учитывая, что тот в свое время в Петербурге был на его стороне. Но полагаем, что с тех пор многое изме­нилось, и Строганов, в то время бывший опекуном детей Пушкина, к претензии Геккерна отнесся настороженно и вряд ли стал бы ущемлять интересы Гончаровых. Во всяком случае, основание для такого предположения дает письмо Геккерна от 9 февраля 1844 года, приводимое ниже.

Получив печальное известие, Дмитрий Николаевич не­медленно выехал к матери в Ярополец и увез ее с собой в Полотняный Завод. В гончаровском архиве сохранился чер­новик письма Натальи Ивановны к Дантесу (написанный ее рукою), который или Дмитрий Николаевич взял с собою при отьезде из Яропольца, или мать позднее послала его сы­ну, чтобы ознакомить с его содержанием. Они иногда пере­сылали друг другу копии писем в особо важных случаях. Вот это письмо.

(Ноябрь 1843 г., Ярополец)

«Дорогой Жорж, со скорбью, присущей сердцу матери, узнала я о смерти моей дражайшей дочери. Она тем более жестока, что наша милая Катя оставила столько существ, для которых ее жизнь была столь же драгоценна, как и необ­ходима. Ваше положение, положение ваших детей глубоко меня печалит, не могу ли я принести вам свою долю облег­чения. Меня угнетает чувство скорби, и если бы мое предло­жение могло быть принято вами, а именно — доверить мне ваших детей, чтобы быть им матерью, это было бы для меня драгоценной обязанностью, которую я исполнила бы с та­ким же усердием и самоотвержением, какие воодушевляли меня в воспитании моей собственной семьи. Предлагая вам это откровенно от всей души, я однако ж не осмеливаюсь рассчитывать на успешное исполнение моего желания. Я выражаю его так, как чувствую.

Дмитрий, как хороший сын, приехал сообщить мне эту ужасную новость. Вместе мы разделили наше горе. Если бы вы знали, как велика и горька его печаль, вы никогда не со­мневались бы в его добром желании выполнить свои обяза­тельства в отношении сестры, которую он нежно любил; к несчастью, обстоятельства не позволили ему это сделать.

Я преисполнена благодарности к вашему дядюшке за его поистине отеческое расположение к нашей дорогой Кате, которая была тем более этого достойна, что справедливо его ценила. Ваш дядя так добр, он успокаивает меня, что он позаботится о ваших детях. Могу вас заверить, что вся моя семья постарается сделать все, что будет от нее зависеть, чтобы выполнить свой долг в отношении вашей.

Вы обещаете, дорогой Жорж, писать мне и извещать о ваших детях, я принимаю ваше предложение с поспешно­стью и благодарностью, вы поможете мне этим заполнить ту ужасную пустоту, что я ощущаю от сознания, что Катя уже больше не счастлива на земле, о чем она мне писала в каждом письме. Ее безупречная жизнь и ангельский конец дают мне возможность не сомневаться, что Господь дарует ее душе нерушимый покой, — награда сердцу матери, которая особливо пеклась о том, чтобы сделать своих детей достойными Божьего милосердия.

Целую детей и прошу вас, дорогой Жорж, принять уве­рение в чувствах матери, которая всегда будет вашей пре­данной

Н.Г.»

Письмо это не имеет даты и точно датировать его пред­ставляется затруднительным. Екатерина Николаевна умер­ла 3 октября по старому стилю, Геккерн написал Дмитрию Николаевичу 9 октября (тоже по ст. ст.), следовательно, Дмитрий Николаевич получил его письмо, вероятно, в по­следних числах октября, и, как мы говорили, тотчас же пое­хал к матери. По письму Дантеса от 22 декабря (10 декабря ст. ст.) трудно судить, получил ли он до этого письмо от те­щи, но больше вероятия, что нет. Так что приходится при­близительно датировать письмо Натальи Ивановны нояб­рем 1843 года.